Александр Кердан - Камень духов

Хлебникову пришел на память давний разговор с испанским священником Альтамиро о Дмитрии Завалишине, в ту пору только что покинувшем Калифорнию и успевшем смутить падре предложением вступить в тайный орден то ли Восстановления, то ли Возрождения…

– Из таких, как дон Деметрио, – сказал тогда Альтамиро, – легко выходят ниспровергатели устоев общества…

Прав оказался настоятель монастыря. Как пишет Головнин, умышлял Завалишин цареубийство, за что и сослан на каторгу навечно. Если задуматься, так лейтенант и ему, Хлебникову, намекал на свою избранность для осуществления какой-то великой задачи. В одном из писем, уже из Санкт-Петербурга, предупреждал он Кирилла Тимофеевича о приближающемся времени величия и славы его, Завалишина, когда все с гордостью говорить станут, что знали его, и смогут объяснить наконец тайные мысли и непонятность его поведения. «Будьте тверды во мне. Если жив буду, сам воздам, – писал Завалишин, – ежели умру – мне воздадут. Молю Всевышнего, да укрепит меня и не допустит ослабнуть, дабы живу или мертву достигнуть мне цели своей. Молю вас, да и вы молитесь обо мне, и тогда послужит вам в пользу, что я теперь пишу вам».

Отсюда, из ситкинского отдаления, трудно понять, что имел в виду Завалишин, для чего и он, и Рылеев со товарищи затеяли переворот. Головнин в своем послании намекает, что заговорщики, дескать, пеклись о благе для Отечества, но выбрали для этого дурные средства. Как тут снова не вспомнить Грасиана, заметившего, что всеобщее восхищение снискать нелегко. Одних личных достоинств тут недостаточно. Чтобы завоевать благоволение народа, нужны благодеяния. Надо творить добро и не скупиться и на добрые слова, и на добрые дела. Но разве покушение на убийство помазанника Божия можно назвать добрым делом?

По мнению Кирилла Тимофеевича, совпадающему с размышлениями Грасиана, человеку необходимо с юности определить свое главное достоинство, свой дар, чтобы развивать лучшие из своих способностей и не насиловать свою натуру. Ошибки и преступления, совершаемые человеком, – не что иное, как следствие неправильного приложения его усилий, ведущее к жизненным разочарованиям. Взять того же Завалишина. Разве перед ним, человеком знатного происхождения, не открывались прекрасное будущее и возможность приносить пользу родине? Разве он не мог быть просто, по-человечески, счастлив, когда его полюбила замечательная сеньорита Мария? Нет, лейтенант мечтал о недостижимом. В результате не получил ничего. Сам он – в кандалах. Мария – жена другого. Во время последнего визита к Альтамиро Кирилл Тимофеевич поинтересовался ее судьбой.

– Супруги Герера навсегда покинули Калифорнию… – сказал падре.

– Куда же они отправились?

– Говорят, в Европу…

– Как вы полагаете, святой отец, сеньора счастлива в браке? – осторожно поинтересовался Хлебников.

– Чужая душа – потемки. Так ведь говорят русские? – задумчиво ответил настоятель. – Не нам с вами, амиго, людям уже немолодым и одиноким, оценивать семейное счастье…

Кирилл Тимофеевич не стал возражать. Да и возразить-то нечего. У него, как и у Альтамиро, нет ни дома, ни семьи. Любовь, которая однажды случилась в его жизни, не принесла счастья. Другой любви он так и не повстречал. Потому в молодые годы и не создал семьи, а на старости лет смешно приводить женщину в дом. Вспомнилась история о философе Канте, рассказанная кем-то из моряков – уроженцев Кенигсберга. Старому ученому, всю жизнь прожившему девственником, ученики привели однажды публичную женщину, чтобы он смог познать, что такое плотские утехи. Старик прогнал распутницу и учеников со словами: «Когда мне нужна была женщина, я не имел денег, чтобы ее содержать. Теперь у меня есть средства, но женская любовь мне уже ни к чему».

Как и у этого философа, у Хлебникова нынче все житейские радости отошли на задний план. Как инок проводит затворническую жизнь в постах и молитвах, так Кирилл Тимофеевич все свое время и силы отдает двум главным делам: компании и науке. Начав путь с самых низов, не имея протекции и богатой родни, он привык к тому, что все дается ему только неустанным трудом. Потому и не может понять Хлебников баловней Фортуны, которые с беспечным видом стоят у ее ворот и ждут, когда вместо них начнет работать она. Сам Кирилл Тимофеевич уверен: нет лучшего пути, чем путь добродетели и усердия (ибо не дано людям высшего счастья, чем благоразумие).

Невзирая на сырую погоду, всю зиму 1827 года в Новоархангельске с утра до ночи стучали топоры и звенели пилы. Новый главный правитель Американских колоний капитан второго ранга Петр Евграфович Чистяков, будто желая снискать славу Давида Строителя, с азартом взялся за перестройку поселения.