Эрнест Хорнунг - Раффлс, взломщик-любитель (сборник)

– Благослови тебя господь! – воскликнул я. – Прости меня за все. Я расскажу тебе правду. Я действительно думал, что ты поможешь мне в моем несчастье, хотя отлично понимал, что у тебя нет передо мной ни малейших обязательств. Все же… ради памяти о школе… ради доброго старого времени… я надеялся, что ты дашь мне еще один шанс. В противном случае я собирался пустить себе пулю в лоб. Впрочем, я все равно это сделаю, если ты передумаешь.

Честно говоря, я опасался, что он уже сожалеет о сказанном, и, не переставая говорить, с тревогой всматривался в его лицо, не вполне доверяя его доброжелательному тону и использованию в обращении ко мне моего старого школьного прозвища. Но когда он снова заговорил, я убедился в своей ошибке.

– Какие скоропалительные умозаключения! Банни, у меня есть свои пороки, но колебания и нерешительность к их числу не относятся. Присаживайся, дружище, и возьми сигарету, чтобы успокоить нервы. Я настаиваю. Виски? Нет, хуже для тебя и быть ничего не может. Вот кофе, который я как раз заваривал, когда ты вошел. А теперь выслушай меня. Ты говоришь о «еще одном шансе». Что ты имеешь в виду? Попытку отыграться в баккара? Вот уж дудки! Ты думаешь, что на этот раз тебе может повезти. Но что, если этого не произойдет? Мы только усугубим ситуацию. Нет уж, дружище, ты и так увяз по самые уши. Ты доверяешься мне или нет? Отлично, тогда тебе незачем влезать в долги еще глубже, а я не пойду в банк со своим чеком. К сожалению, есть и другие люди. Но еще хуже то, Банни, что в настоящий момент я на такой же мели, как и ты!

Наступила моя очередь пристально смотреть на Раффлса.

– Ты? – вскричал я. – Ты на мели? И ты думаешь, что я в это поверю?

– Разве я отказался поверить тебе? – улыбаясь, возразил он. – И разве ты сам не являешь пример того, что если у парня есть жилище и он является членом пары клубов и немного играет в крикет, то у него непременно имеется счет в банке? Повторяю, дружище, в настоящий момент я на такой мели, что хуже некуда. У меня нет ничего, кроме моих мозгов. Только на них вся надежда. Сегодня вечером для меня было так же важно выиграть хоть немного денег, как и для тебя. Мы с тобой в одной лодке, Банни. Так что нам лучше держаться друг друга.

– Держаться друг друга! – Услышав эти слова, я вскочил на ноги. – Ради тебя, Раффлс, я пойду на все, что угодно. Если ты и в самом деле не собираешься меня выдавать. Проси все, что хочешь, и я это сделаю! Мне нечего было терять, когда я сюда шел, и мне по-прежнему нечего терять. Мне все равно, что делать, лишь бы выпутаться из всего этого без огласки.

Я как будто воочию вижу, как он сидит откинувшись на спинку одного из своих роскошных кресел, которыми была обставлена эта комната. Я вижу его расслабленную позу, атлетическую фигуру, бледное, гладковыбритое лицо с выразительными чертами, его вьющиеся черные волосы, цинично изогнутые губы. И я снова ощущаю на себе его чудесный взгляд, холодный и лучистый, как свет звезды, освещающей мой рассудок, озаряющей все тайны моего сердца.

– Хотел бы я знать, насколько всерьез ты это говоришь! – наконец произнес он. – В своем нынешнем настроении ты вполне искренен, но, успокоившись, люди склонны отказываться от своих слов. Впрочем, когда такое звучит, есть надежда. Я припоминаю, что ты и в школе был отчаянным малым. Если не ошибаюсь, ты однажды оказал мне довольно серьезную услугу. Ты помнишь об этом, Банни? Что ж, погоди немного, и, возможно, я тоже смогу тебе помочь. Дай мне подумать.

Он встал, снова закурил и снова начал расхаживать по комнате, но уже более медленно и задумчиво. Ходил он гораздо дольше, чем прежде. Дважды он останавливался у моего кресла, как будто собираясь заговорить, но всякий раз возобновлял свое молчаливое хождение. Один раз он поднял окно, которое незадолго до этого закрыл, и несколько мгновений стоял, глядя в туман, заполняющий улицы Олбани. Тем временем часы на каминной полке пробили час, а затем и половину второго, и за все это время мы не обменялись ни единым словом.

Тем не менее я не просто терпеливо сидел в кресле. За эти полчаса я обрел необъяснимое хладнокровие. Я неосознанно сложил свое бремя на широкие плечи этого чудесного друга, и по мере того как шли минуты, мои мысли блуждали вместе с моим взглядом. Я находился в просторной квадратной комнате с мраморным камином и двустворчатыми дверями. Она обладала мрачноватым старомодным благородством, так присущим Олбани. Она была изящно обставлена, и ее отличало удачное сочетание небрежности и вкуса. Но что поразило меня больше всего, так это отсутствие обычных для жилища крикетиста регалий. Вместо привычных стеллажей с потертыми битами большую часть одной из стен занимал резной дубовый шкаф, все полки которого были завалены всякой всячиной. Вместо экипировки для крикета я видел репродукции таких полотен, как «Любовь и Смерть» и «Блаженная дева» [2] Картина английского художника Данте Габриэля Россетти. в пыльных рамах. Этот человек мог бы быть неизвестным поэтом, а не первоклассным атлетом. Но его сложной натуре всегда было присуще определенное эстетство. С некоторых из этих самых картин я лично смахивал пыль в его комнате в школе. Именно они навели меня на мысль о еще одной грани его характера… а также о небольшом происшествии, которое он только что упомянул.