Джордж Фрейзер - Флэшмен и краснокожие

Последнее было излишним: я был перепуган так, что не только кричать, но и говорить не мог. Он с рыком встряхнул меня, я же тем временем пришел к ужасному умозаключению, что ему, похоже, удалось выследить меня, незаметно следуя за мной по пятам. Страшно было представить, как крался этот маньяк, наблюдая за каждым моим движением, но еще страшнее обнаружить его здесь. Бесцветные глаза капитана пристально оглядывали сад и дом. Зная его нрав, я хриплым шепотом изложил все без утайки.

– Дом… принадлежит моему… другу. Э-э… подруге. Из Англии. Но я не знаю… дома ли она сейчас.

– Так давай выясним, – говорит он. – На нее можно положиться?

– Не… не знаю. Она… приютила меня здесь однажды…

– Она что, шлюха?

– Нет… То есть да – она владелица этого заведения. Или была таковой.

– Сводня, значит? – осклабился он. – Конечно, где же ты еще мог прятаться, как не в борделе. Plura faciunt homines e consuetudine, quam e ratione [24], мерзкий развратник. Теперь слушай сюда: по твоей милости я попал в переплет; могу я отсидеться тут, пока все не уляжется? Я спрашиваю твоего мнения, а не разрешения, черт возьми!

Я ответил честно:

– Не знаю. Боже, вы ведь убили человека, она может не …

– Самозащита! – буркнул он. – Но не спорю, новоорлеанское правосудие может посмотреть на это с менее просвещенной точки зрения. А эта… эта проститутка… Она, по твоим словам, англичанка? Добронравная? Терпимая? С умом?

– Ну… ну да, славная… – Я пытался подобрать слова, чтобы описать Сьюзи. – Она из кокни, публичная женщина, но…

– Конечно, раз она впустила тебя, – говорит этот заклинатель. – И нам не остается ничего иного, как попытать счастья. Значит так, – и железная хватка сдавила мою шею еще сильнее, – распахни уши: если я пойду ко дну, то и ты вместе со мной, сечешь? Лучше этой ведьме приютить нас, ибо в противном случае… – Спринг встряхнул меня, рыча, словно мастиф. – Ты уж убеди ее и помни, что сказал Сенека: «Qui timide rogat, docet negare».

– Чё?

– Иисусе, да Арнольд тебя совсем ничему не научил? Кто просит робко – получает отказ. Шагом марш, ать-два!

Стуча в парадную дверь, я, стоя рядом с капитаном, начищавшим рукавом шляпу, дивился про себя: много найдется еще бедолаг, которым чокнутый профессор преподает посреди ночи у ворот публичного дома латынь, или я такой один? Потом дверь открылась и наружу высунулась голова пожилого негра-привратника. Я спросил хозяйку.

– Миз Уиллинк, масса? Ах, простите, масса. Миз Уиллинк уезжать.

– Ее нет здесь?

– О нет, масса, она здесь, но вот-вот уезжать. Наше заведение, масса, закрываться. Насовсем. Но если вы заходить в соседний дом, к миз Риверс, она обслужить жантельменов…

Спринг оттеснил меня.

– Иди и скажи своей хозяйке, что два английских джентльмена желают видеть ее по безотлагательному делу, – чертовски официозным тоном заявляет он. – Передай наши извинения за вторжение в такой неурочный час.

Черномазый затопал по лестнице, а Спринг поворачивается ко мне и говорит:

– Раз уж ты в моей компании, так изволь следить за своими манерами.

Я в изумлении оглядывался вокруг. В просторном холле все было укрыто чехлами от пыли, горой высились чемоданы, оклеенные ярлычками, как для далекого путешествия – походило на то, что отсюда съезжают насовсем. Тут с лестницы донесся озадаченный женский голос и показался ниггер-дворецкий в сопровождении так хорошо знакомой мне пышной фигуры, облаченной в роскошное шелковое платье.

Как обычно, она была наряжена не хуже маркизы Помпадур: крашеные хной волосы уложены в высокой прическе, обрамляющей миловидное полное личико, бриллианты горят в ушах, на запястьях и роскошной груди, о которой у меня сохранились такие нежные воспоминания. Даже в моем растрепанном состоянии чувств я с трудом заставил себя отвести взор от колыхающихся полушарий, пока она, покачиваясь – как правило, к вечеру в ней оказывалась пара пинт портвейна, – спускалась по ступенькам. Шла она медленно и величаво, словно герцогиня, пытаясь разглядеть нас в полутьме холла; потом с губ ее сорвался неожиданный крик: «Бичемп!» – и Сьюзи, ласточкой перелетев последние порожки, устремилась к нам, раскрасневшись от радости.

– Бичемп! Ты вернулся! Ну и дела! Где же ты был, негодник? Дай-ка разглядеть тебя!

На миг я растерялся, но потом вспомнил, что ей я известен под именем Бичемпа Миллуорда Комбера. Бог знает сколько имен сменил я тут, в Америке: Арнольд, Прескотт, Фиц-там-такой-или-этакий. Но она хотя бы рада мне – сияет, как медный грош, и простирает руки; полагаю, мне было не миновать объятий, если бы присутствие Спринга, склонившегося в чопорном поясном поклоне, со шляпой, прижатой к животу, не пробудило в ней скромности.