Павел Вишнев: Юнги (илл. И. Дубровин)

Ошеломленные Гурька и Николай смотрели на поднимающиеся над городом черные тучи пожаров.

Город горел в нескольких местах. Ветер усиливался, пожар быстро разрастался, отдельные очаги его соединялись, и зловещие клубы дыма становились все громаднее и уродливее, закрывая собой почти полнеба.

Гурька подумал о матери, которая должна к этому времени вернуться с завода, и закричал:

— Мама! Мамочка!

Наконец немцы улетели. Оставшиеся на переправе горожане сшибали замки у лодок, садились в них и направлялись на правый берег.

Ребята бросились к отчаливавшей лодке. Их не пускали, так как лодка была полна. Гурька все-таки сумел прыгнуть на нос.

Николай остался на левом берегу. Гурька сразу забыл о нем. Как и все, кто сидел с ним в лодке, он смотрел на горящий город и злился на хозяина лодки, который предусмотрительно унес весла, оставив только одно кормовое. С одним не очень-то скоро переплывешь широкую и быструю реку.

Наконец лодка ткнулась в правый берег.

Гурька стрелой влетел по крутому откосу в улицу. Он несся мимо горящих домов, вьюном проскальзывал в толпе, перерезал у самого радиатора автомашин дорогу…

А вот и дом.

Но деревянного одноэтажного домика с крышей из серой черепицы не было. На него упала кирпичная стена стоявшего рядом четырехэтажного здания, проломила крышу и потолок, и Гурька увидел нечто, отдаленно напоминающее то, что до сих пор он считал своим домом. Стены расползлись и походили на игрушечную клеть, сделанную из спичек, которую неосторожно задели и чуть не развалили совсем. На оголенной стене болталось на вешалке мамино пальто.

Около соседних домов суетились люди, тушили пожар, таскали куда-то вещи, плакали, проклинали немцев, а Гурька стоял один у развалин своего дома и не знал, что делать. На него никто не обращал внимания. Потом он стал спрашивать о матери. Нет, Анну Ивановну никто не видел. Может быть, она еще не вернулась с завода?

Гурька сел на землю и горько заплакал.

Мать не вернулась с работы ни в тот, ни на следующий день. Ее откопали из развалин на третий день после бомбежки и похоронили вместе с другими.

Гурька остался один. Родных в городе у него никого не было, и его приютила соседка, домик которой уцелел. Звали ее тётя Катя. Она работала в том же цехе, где и Мать. Детей у нее было трое: Маруська, Горка и Тоня — все меньше Гурьки. Мужа у тети Кати убили еще в самом начале войны. С тремя детьми ей жилось куда трудней, чем Анне Ивановне с одним Гурькой. Да что же делать? Тетя Катя была подругой Анны Ивановны. Пожалела Гурьку-сироту.

Гурька и сам понимал, что обременяет тетю Катю, и думал пойти работать на завод. Авось найдется и для него какое-либо дело. Ремесленники не старше его, а ничего — работают. Война забрала всех взрослых рабочих на фронт. Снаряды делать нужно — возьмут и мальчишку.

Гурька вспомнил, как в прошлом году летом он ездил вместе со школой помогать колхозникам убирать урожай. В колхозе тоже остались дряхлые старики, женщины да девчонки. Дочь хозяйки, у которой он жил, пятнадцатилетняя Дуняшка, работала трактористом в МТС. Она и трактор-то не могла сама заводить. Заведут ей, она и выедет в поле. Умается, за день, а работа еще не окончена. Переведет мотор на малые обороты, чтобы совсем не останавливать, ляжет под трактор и уснет. Увидит бригадир — она скажет, что чинила в машине что-нибудь да вот только сейчас задремала.

Ну, Гурька у станка не уснет! Если бы не малые годы да не отец с матерью, которые хотели, чтобы он учился и кончил семилетку, он давно бы поступил в ремесленное училище или прямо на завод, в ученики. Плохо ли, например, быть токарем? Отец вон токарем работал, зарабатывал хорошо, и уважением пользовался: любую вещь на своем станке мог выточить.

А от отца давно не было никаких вестей. Гурь-ка уже и на почте сказал, чтобы письма носили по новому, тети Катиному адресу. Тетя Катя написала Василию Михайловичу и про гибель Анны Ивановны (сам Гурька никак не мог писать об этом) и о том, что его сын сейчас живет с ней и очень ждет, когда отец приедет на побывку.

Пришла как-то тетя Катя с работы, а с ней молодой человек. Посмотрел он на Гурьку и спросил:

— Это ты Гурьян Захаров?

— Я.

— Я из райкома комсомола. Костюков моя фамилия. Здорово!

— Здравствуйте!

Костюков сел возле стола, положил ногу на ногу, вздохнул и спросил: