Ольга Гурьян - Повесть о Великой стене

— Мне плохо! — но, тотчас опомнившись, заговорил: — Поезжай обратно. Может быть, я пропустил в жертвоприношениях слово или жест, в котором заключалась сила моления, и боги обиделись. Я так торопился, я не могу припомнить, когда я ошибся. Поезжай сейчас же обратно и приноси жертвы богам гор и рек. Не пропусти никого, самого ничтожного. Быть может, это он только что остановил мое сердце. Ах, не мешкай, скорей поезжай!

Была середина лета, и жара стояла невыносимая. Тем не менее император не пожелал прервать свое путешествие. Когда он достиг города Шацю, приступ повторился с большей силой, и, едва сердце снова забилось, император поманил к себе Чжао Гао и прошептал:

— Это конец.

Чжао Гао стоял молча, опустив глаза.

— Как тяжко! — проговорил император, закрыл глаза и шепнул: — Нет скорби большей, чем о мертвом сердце.

Вдруг лицо его вновь порозовело, он глубоко вздохнул, открыл глаза и сел на постели:

— Пиши! — приказал он Чжао Гао. — Скорей, пока я в силах диктовать. Пиши моему старшему сыну Фу Су, которого в минуту гнева за то, что смел он мне возражать, я сослал на стену, пиши, что я приказываю ему, чтобы со всеми подчиненными Мын Тяню войсками он прибыл в Саньян на мои похороны.

Не успел Чжао Гао окончить письмо и приложить к нему печать, как услышал короткий хрип и наступила тишина. Император скончался.

В комнате, кроме Чжао Гао, были только Ху Хай, Ли Сы и два — три доверенных слуги.

— Эту смерть надо скрыть, — поспешно заговорил Ли—Сы. — Поскольку государь умер вне столицы и наследника престола здесь нет, следует молчать и вести себя, как обычно, чтобы избежать смуты.

Никто ему не ответил, но тело императора поспешно закутали в покрывало, положили в крытую колесницу, и всем было объявлено, что государь пожелал вернуться в Саньян. Кони и колесница двинулись на запад.

Ничто не изменилось. Как обычно, в назначенные часы подавали пищу, Ли Сы принимал ее и уносил в колесницу императора. Как обычно, сановники по утрам подходили к колеснице и докладывали обо всех делах. Рука слуги изнутри шевелила складки занавесок, и никто не удивлялся, что не видит государя, потому что последние годы он любил пребывать невидим, как подобает верховному существу, и являл придворным свой лик лишь на самых торжественных церемониях. Ничто не изменилось, кроме самого Ши Хуанди.

Палящие лучи июльского солнца творили над ним свое страшное дело и сперва чуть заметно, а потом все гуще нависал над императорским кортежем отвратительный запах. Придворные, недоумевая, поводили во все стороны носами. Пахло отовсюду, даже одежды пропитались тяжким духом. Чжао Гао объяснил небрежно:

— Это пахнет с воза, на котором везут, по желанию императора, рыбу с морского побережья.

Никто не посмел рассуждать или удивляться.

Кортеж давно уже успевал скрыться вдали, а запах все висел над дорогами и полями, и крестьяне говорили, пожимая плечами:

— Это воз с гнилой императорской рыбой.

Хранитель печати Чжао Гао помог перенести тело только что скончавшегося императора в крытую колесницу, а затем вернулся в свой шатер и вынул из–за пазухи письмо Ши Хуанди, которое не успел отправить. Он уже собрался позвать гонца и передать ему письмо, но передумал, положил его перед собой на циновку и, глядя на него, задумался. Его жирное лицо приняло выражение, какое бывает у пожилой хозяйки, нежданно обнаружившей, что ее кладовая пуста. Углы рта опускались все ниже, щеки обвисли, все черты лица расплылись, как комок сала на медленном огне. Так продолжалось довольно долго.

Внезапно в глазах мелькнула юркая, как мышь, мысль, но вдруг остановилась и расправила усики. Глаза Чжао Гао заблестели, губы сжались, тело напряглось. Он встал, снова спрятал письмо в халат и направился в шатер императорского сына Ху Хая. Жестом он выслал слуг и осторожно разбудил Ху Хая. Тот, не раскрывая глаз, отмахнулся от него, но Чжао Гао заговорил настойчиво и негромко:

— Я прошу вас проснуться и выслушать мой совет.

Ху Хай взглянул сердито и ответил:

— Вы всё учите меня, всё даете советы! Ночь для сна. Не хочу слушать.

— Государь умер, — сказал Чжао Гао. — Он написал письмо только старшему сыну. Когда он прибудет и займет престол, вы и остальные братья останетесь ни с чем. Что же тогда получится?

— Что вы меня дразните? Не я писал письмо, — проворчал Ху Хай. — Что я могу сделать, раз отец умер, ничего не оставив сыновьям? Вы сами меня учили, что отцов нельзя осуждать.