Елена Арсеньева - Долг оборотня

Посмотрел – и будто ведро колючек проглотил, так меня съёжило от страха.

Нет, не может этого быть!.. Не может быть того, что я вижу!

Я потащился, заплетаясь ногами от страха, обратно в комнату, нашел в письменном столе увеличительное стекло, вернулся в ванную…

В увеличенном виде все выглядело еще ужасней.

Но я все равно не верил – не мог поверить!

Снова пошел в комнату. По пути надо было проходить мимо большого зеркала в прихожей. Я проскочил его рысью, пугливо, чуть ли не зубами клацая, отворачиваясь изо всех сил, вбежал в комнату, нашел в карандашнице скальпель (между прочим, самое то медицинским скальпелем карандаши точить!), опять побрел в ванную, где свету побольше… и не выдержал – глянул в зеркало, которое тут висело.

На меня смотрел Дохлый Тунец – собственной персоной! В смысле, я на себя, родимого, смотрел.

С души немножко отлегло, а то я уж вообразил себе невесть что…

Ерундой занимаюсь, конечно!

И все же решил довести эксперимент до конца.

Встал опять под лампой в ванной, закусил край футболки, чтобы не заорать от боли, сжался весь, напрягся – и чиркнул скальпелем рядом с первым порезом.

Ох и кровищи хлынуло! Я на нее уставился – ужасно растерялся, а она с руки стекает, на пол капает…

Кое-как я очухался, схватил пачку бумажных салфеток, которыми мама лишний крем с лица снимает, и мигом все их в крови вывозил. Потом нашел пластырь, залепил свою боевую рану, но перед этим исхитрился ее внутренность рассмотреть.

Ну мясо, ну кожа, ну кровь.

Нормальная царапина! Самая обыкновенная!

И я понял, что ничего не понял… Кровь лилась, но боли я вообще не чувствовал. Как будто по чужому телу скальпелем резанул. А та, первая рана, какой-то несчастной страницей порезанная, болела до сих пор. Но крови из нее так и не вылилось ни капельки. И она даже после промывания осталась серой.

Только это была никакая не грязь… Под увеличительным стеклом я отчетливо разглядел короткую серую шерсть, которая росла внутри этой раны.

Внутри меня.

Звериная шерсть!

Мать Ярро считалась в стае непревзойденным знатоком повадок человека. С нею советовались даже матерые волки: ведь долгие годы она жила в логове людей.

Тогда ее имя было иным. Тогда эту желто-серую узкоглазую лайку звали Сильвой. Хозяину привезли ее из далеких холодных краев крошечным щеночком, и Сильве иногда снились беспредельные белые равнины, колючая наледь между подушечками натруженных лап, которую на привалах приходится долго выгрызать, тяжесть постромок, тянущих назад, в то время как общее тело упряжки рвется вперед и вперед… Она не испытала этого, но, наверное, память предков сохранилась в крови.

Эта смутная память была подавлена теплой сытой жизнью в квартире из трех комнат – так называл свое логово человек. Но осталась тоска – неутихающая и непонятная тоска по свободе. Неуемная страсть хозяина к лыжным прогулкам зимой и частым походам летом в леса помогала этой тоске развиваться и крепнуть.

Лес пугал и манил Сильву: резко, больно билось сердце от бесчисленных живых запахов, шире раскрывались длинные узкие глаза, сильные лапы подгибались – в лесной чаще у Сильвы всегда был словно бы растерянный вид, но все-таки она послушно и неутомимо шла рядом с хозяином, не забегая вперед и не отставая, хотя обычно удержать ее было трудно.

Хозяйка недолюбливала Сильву. Уж если держать собаку, думала она, то лучше модных чихуа и пекинеса, на худой конец – толстого милягу мопса. Но вот подарили лайку… Возись теперь с ней!

Хозяин в конце концов решил продать Сильву, но его отговорил один знакомый – опытный охотник: подсказал, что на этой неприхотливой собачке можно сделать хорошие деньги, когда она подрастет и ощенится. Он бы и сам взял щенка…

С деньгами у хозяина всегда было туго. И Сильву оставили – как вложенный в прибыльное дело капитал, который скоро принесет проценты.

Сильва привязалась к хозяевам, хоть они никогда не нежили и не ласкали ее. Но в памяти – невнятно, полузабыто – жил один случай…

Когда она была еще совсем щенком, к хозяевам приехал на зимние каникулы племянник из другого города – пятнадцатилетний мальчик. Сильву тогда только что привезли, она простудилась в дороге и захворала. Задыхалась от жара, глаза слезились и болели, все время знобило…

Хозяйка брезгливо передергивалась, слыша жалобный скулеж. Хозяин растерялся.

Мальчик же все каникулы провел с ней: поил теплым подслащенным молоком с растворенным лекарством, отогревал, завернув в собственный шарф, а на ночь украдкой брал в постель.