Дмитрий Емец - Бунт пупсиков

Мама уехала на несколько дней в Москву. Утром следующего дня папа крадучись встал и осторожно сдвинул вместе Сашу и Костю, которые укладывались теперь с ним под предлогом, что им страшно. Сдвигал же их папа потому, что, сдвинутые, они чувствовали рядом что-то теплое и считали, что рядом лежит папа. Если же не сдвинуть, через какое-то время кто-нибудь обязательно просыпался и начинал бродить по дому, разыскивая взрослых.

В полной темноте, подсвечивая себе лишь экраном телефона, папа пошел работать. Было темно и холодно. В неосвещенной комнате слышались непрерывные шорохи, писки, шуршание бумажек и короткие яростные свары. Это огромный крыс Шварц с толстым, как безымянный палец, хвостом, воспитывал своих жен. Крысам откликались просыпающиеся попугаи. Еще через полчаса, когда за окном слабо забрезжил рассвет, к крысино-попугайному хору добавились непрерывные высокие мелодичные звуки. Это, требуя еды, повизгивали морские свинки.

Кутаясь в плед, папа сварил кофе, сел перед компьютером и стал работать сразу в трех окнах, в каждом из которых жила своя отдельная глава или сюжетная линия. В семь у папы в телефоне зазвенел будильник. Он поднялся по лестнице, и, пока он поднимался, наверху срабатывали все новые будильники. Все с разными мелодиями, а некоторые даже с паровозным гудком. Это были уже детские будильники на телефонах, смартфонах и планшетах.

Будильники старались изо всех сил, но все равно никто не просыпался. Папа бегал и сердился, сдергивая со всех одеяла, и монотонно повторял: «Школа-школа-школа!» Изредка кто-нибудь из детей привставал на кровати, смотрел на папу ничего не видящими глазами и опять откидывался на подушку.

Наконец проснулась Вика, за ней Катя и Алена, и тут папа уже спустился вниз, зная, что дальше все пойдет своим чередом. Он промыл, залил водой и поставил на плиту гречневую кашу, которую ценил за то, что ее можно есть в любом виде: с молоком и без молока, с сосисками и без сосисок, с сахаром и без сахара. И даже через двое суток после приготовления гречневая каша была вполне себе съедобна.

Было слышно, как наверху дети кричат друг на друга:

– Выключи свой будильник!

– Да не могу я! Он не выключается!

– Ну тогда хоть под матрас засунь!

Где-то в процессе общего шума Костя подрался с Сашей, а потом подошел к зеркалу и, задрав майку, принялся деловито изучать свою грудь. Когда-то мама сказала ему: «У тебя черное сердце, когда ты дерешься!» И теперь, подравшись, Костя всегда задирал майку, смотрел, а потом кричал: «Не черное! Не черное!» Но все равно было заметно, что этот вопрос его тревожит.

Крикнув несколько раз «Не черное!», Костя на всякий случай вернул на место обувь, которую разбросала Рита, подошел к папе и шепотом спросил:

– А теперь у меня сердце красное? Посмотри! – И, не дождавшись ответа, быстро убежал.

Наконец папа довел главу до поворота, где можно было безопасно прерваться. Он посадил Костю и Риту на велосипед и отвез в детский сад, где толпа мам, горячась, обсуждала, что покупать на день рождения воспитательнице: шампунь или вазочку. Пока папа пытался улизнуть от обсуждения, дети ушли в школу и прицепом забрали с собой Сашу. С ними вместе в школу шагали Нина, Андрей и потеряшка Серафим, тихий мальчик с длинными пшеничными волосами, которого Нина вела за руку, чтобы он вообще добрался до класса. Андрей шел рядом с Сашей и авторитетно рассуждал, что школа хуже садика, институт хуже школы, работа хуже института, семейная жизнь хуже работы, а хуже всего пенсия, после которой надо уже и помирать. Саша важно кивал, соглашаясь с ним.

На крыльце школы Нина спохватилась, что Серафим не взял с собой рюкзак с учебниками, и, крича на него, бегом потащила его домой. Серафим несся за сестрой, на бегу ухитряясь задирать голову и смотреть на небо. Уже на обратном пути обнаружилось, что во время бега он потерял ботинок и не помнит даже, в каком месте тот соскочил.