Светлана Лаврова - Рубин для мастодонта

А в это время…

В это время в купе второго класса лондонского поезда приятный молодой брюнет смотрел в тёмное окно. В окне уже ничего не было видно, но он уставился туда с упорством, достойным лучшего применения, и думал: «Что сказать сначала? Представиться настоящим именем и званием? Или выдать себя за знакомого этого… как его… Или нет, лучше я спас жизнь покойному мсье Роберу Стенхоупу на войне? Какие неблагозвучные имена у этих англичан. Хотя поезда у них хорошие. Нет, спасать жизнь – жалкая мелодрама. Лучше просто знакомый. Как там зовут эту пресловутую мадемуазель, прописанную в завещании? Софи? Вполне пристойное французское имя. Наверное, жутко уродлива, иначе зачем обязывать на ней жениться. Надо всё-таки постараться заснуть. Завтра я должен быть неотразим».

И в это же самое время…

В это же время в зарослях рододендронов затаился другой приятный молодой брюнет и смотрел в тёмные окна усадьбы Стенхоупхилл. Свет не горел, в окнах тоже ничего не было видно, но он уставился туда с упорством, достойным лучшего применения, и думал: «Что сказать сначала? Выдать себя за знакомого… нет, у нас разное положение, он заподозрит неладное. Поговорить со слугами… наняться слугой? Дом охраняют хорошо. Да где же этот нечестивый, брат нечестивого? Почему он не ночует в собственном доме? И где рубин?»

Алиса с утра любила поспать, но сегодня Мегги растолкала её ни свет ни заря. Мать и Луиза ещё не спускались, тётушка Маргарет с миссис Хаммонд обычно завтракали у себя в комнате. За столом сидели мужчины и София, рано поднявшаяся из-за стирки. На заднем дворе уже рассортировали грязную одежду, были расставлены лохани, приготовлены вальки и мешалки для белья, в кухне кипела вода в чане, вделанном в новую плиту, Джок Симонс срочно чинил пресс для отжима белья, который, как назло, заело, и комментировал, что бы он сделал с этим прессом, если бы на то была его, Джока, воля.

Мистер Беннинг наслаждался почками с беконом, Джек озабоченно поглядывал на Софию, та сидела с поджатыми губами и допивала кофе.

– Девчонки молодцы, – похвалил сестричек Джек. – Чем раньше выедем, тем больше времени останется на осмотр сокровищ.

– Алиса и Мегги, ешьте овсянку*, – сказала София.

– Я не хочу овсянку, я буду почки с беконом и омлет, как папа, – отказалась Мегги.

– Джек, мальчик мой, возьми ветчины там, на буфете*, она не пахнет железом, как на корабле, – пошутил мистер Беннинг.

– Спасибо, дядюшка, после того рейса я совсем разлюбил ветчину. Я возьму язык. Это язык дикого палеотрагуса?

– Нет, это наши домашние самотерии, у нас неплохая местная порода. Они пасутся на дальнем выгоне, там же, где и быки. По-моему, в Стенхоупхилле такая же порода.

– Я так давно не жил в Стенхоупхилле… собственно, я там никогда подолгу не жил и в хозяйство не вникал, – вздохнул Джек. – А теперь придётся. Превосходный омлет.

– Страусы* этим летом хуже несутся, чем обычно, – нахмурилась София. – Надо проверить, чем их кормят.

– Разве они не пасутся сами, как жирафы и быки? – спросил Джек, пытаясь хоть о чем-то поговорить с Софией.

София не удостоила его ответом.

– Я хочу гренки с джемом, – сказала Алиса. Типун у неё уже прошёл.

– Не мажь столько джема, ты слипнешься, – сказала София. – И выпрямись. Леди не сидят за столом скорчившись, как прачки и подёнщицы.

– Кошшшмар! – закричал Кеша в гостиной так громко, что его услышали даже в столовой. Кешу всегда возмущало, что его не брали в столовую – там столько интересного.

– Луи, накормите и прямо с утра выгуляйте Кешу, – приказала Луиза. – Я вчера не проверяла, так бедная птичка весь день в клетке просидела.

– А вдруг улетит, – безнадежно возразил камердинер Луи, который Кешу побаивался и выгуливать его не хотел.

Летать Кеша не умел и не стремился, да и к прогулкам был равнодушен. Но каждый день его отпускали погулять для моциона, только не по ковру (ковер было жалко), а обычно на площадку перед парадным входом или в сад. Иногда Луи относил его к страусам – пусть пообщается с родственниками. Но страусов Кеша с первого раза не одобрил и обругал по-новозеландски. А вот верблюды ему приглянулись. Он бродил между стойлами и тихо урчал, а породистые скакуны смотрели на него сверху вниз и тоже, видимо, не возражали против его общества.