Таня дель Рио - Уоррен XIII и Всевидящее Око

Уоррен всегда старался, чтобы новости звучали бодро. Он понимал: отец огорчился бы, если бы узнал, в каком запустении отель, поэтому хорошие новости раздувал, а о плохих не упоминал. Он не хотел, чтобы Уоррен Двенадцатый догадался, как на самом деле все скверно.

– У меня, конечно, работы полно, – продолжал он. – Столько всего надо успеть до зимы, столько окон починить и прочистить трубы отопления. И еще эти нахальные вóроны вечно забивают дымоход. Но я помню, чему ты меня учил, я тебя не подведу.

Собственно, по этой причине Уоррен и трудился, не давая себе роздыху: он знал, что его отец усердно работал, и отец его отца, и отец отца его отца и так далее… Все они работали изо всех сил. Двенадцать поколений Уорренов превратили отель в один из прекраснейших в мире. А тупому дяде Руперту хватило пяти лет, чтобы все развалить.

– Здорово будет, когда мне исполнится восемнадцать и я смогу вступить в свои права. Тогда ты увидишь тут большие перемены! – посулил Уоррен, улыбаясь портрету Уоррена Двенадцатого.

Портрет Уоррена Двенадцатого подмигнул в ответ.

По крайней мере, так показалось Уоррену Тринадцатому. Под лучами послеполуденного солнца пятна света и тени причудливо играли на портрете. Уоррен знал, что подмигивание ему скорее всего почудилось, но все-таки ему стало теперь легче. Ему всегда становилось легче после разговора с отцом.

Уоррен сидел там, мечтая о счастливых временах, пока не зазвонили высокие часы в конце коридора. Вслед за ними загремели, задребезжали, заухали и другие часы, нестройный шум разнесся по отелю.

Четыре часа! Скоро ужин!

Уоррен помчался вниз, на первый этаж, влетел в кухню, наклонившись, проскочил под летящей дугой морковных кружочков – из-под ножа шеф-повара Буньона они устремлялись прямо в суповой горшок на другом конце помещения.

– Простите, опоздал, – извинился Уоррен.

– Не беда, мой мальчик! – откликнулся шеф. – Посиди, отдохни, пока я тут все подготовлю.

Шеф-повар был последним из старой гвардии: он слишком любил отель, чтобы с ним расстаться. Широкоплечий крепыш с могучими руками, смахивающими на медвежьи лапы, – но двигались эти «лапы» изящно и ловко.

По слухам, когда-то шеф-повар Буньон работал в цирке, а фокусы он показывал до сих пор. Самый любимый: резать лук, взбивать яйцо и разделывать индейку одновременно, словно у него две пары рук, а не одна, как у всех.

– Что это вы готовите – так вкусно пахнет? – спросил Уоррен.

– Я хочу, чтобы ты снял пробу, – ответил шеф. – Хорошую порцию чтобы съел, прежде чем твоя тетушка сунет сюда свой нос.

Уоррену запрещалось есть то, что ели все остальные. Как только Аннаконда вышла замуж за дядю Руперта, она посадила племянника на строжайшую диету: овсянка на завтрак, обед и ужин.

По ее словам, вареная овсянка – единственное питание, потребное растущему парню. Дядя Руперт был так влюблен, что ни с чем не спорил, зато шеф Буньон озверел. Растущему парню требуются овощи и фрукты, пирожные и конфеты, – утверждал он и подсовывал их Уоррену всякий раз, как Аннаконды не было поблизости.

– Сегодня у нас отличное мясное рагу, – заявил шеф. – А в нем перчик и помидоры, баклажаны и цукини – все, что ты любишь, в одном упоительном блюде!

Он сунул черпак под нос Уоррену.

– М-м-м-м! – пробормотал Уоррен, с наслаждением вдыхая аромат, прежде чем попробовать жаркое.

Шеф подтолкнул к нему тарелку, сунул Уоррену большой ломоть хлеба.

– А теперь ешь. Досыта, от пуза.

– Надо оставить немного места для овсянки, иначе тетушка что-нибудь заподозрит.

Шеф Буньон усмехнулся.

– Когда закончишь, пожуй листок мяты, чтобы она чеснок не унюхала.

Через несколько минут Уоррен уже начисто вытер тарелку хлебом и превесело облизывал пальцы. Он заметил, что шеф Буньон смотрит на него и вроде бы погрустнел.

– Что случилось? – спросил Уоррен.

– Ничего, – ответил шеф, прокашливаясь. – Мне вспомнилось, что твой отец тоже обожал это блюдо.

– Он тоже? Правда? – Уоррен всегда хотел побольше узнать о родителях, пусть даже какие-то мелочи, пустяки.

– О да, без сомнения. С тех пор как твоя мама умерла – а ты был еще совсем малышом, – он ел рагу каждый вечер. Говорил, это лучшее утешение.