Герман Матвеев - Одна ночь

А вот сейчас наступающая перемена показалась далекой и ненастоящей. И как ни старалась Валя, но никак не могла почувствовать прежнюю ясность. На душе было тоскливо. Может быть, виновато в этом прощанье с матерью и дедом? А тут еще темнота, ночь, холодно. Валя расплакалась бы, но ласковый, добрый голос и легкое поскрипывание сапог идущего рядом бесконечно дорогого ей человека ободряли ее.

— Что ты загрустила-то? — спросил Андрей.

— Привыкла здесь, ну и не по себе как-то. Деда стало жалко. Умрет он скоро, Андрюша.

— Вот тебе и раз!.. Если так рассуждать, все умрем в конце концов. Профессорша нам лекцию читала, так она хорошо говорила насчет смерти. Ничего, говорит, не умирает, а только видоизменяется… Я не помню сейчас, а только у нее хорошо выходило, в общем, что мы, значит, бессмертные…

Помолчали.

— Я думаю, как мы там устроимся в городе, — сказала Валя. — Оставался бы ты в армии служить. Ведь все равно война скоро.

— Я думал об этом. Да соскучился, понимаешь, по работе. Ребята пишут — новый цех пустили.

— Куда он денется?

— Нет, Валя, раз решили — надо ехать.

Валя прислушалась.

— Лесопилка кончила, — тихо сказала она. — Значит, динаму пустили, наши свет зажгли. Катюшка, наверно, пришла. Надо было ее с собой взять на вечеринку. Обратно с девчатами бы вернулась.

И точно в ответ зазвенел женский голос:

— Во как! — усмехнулся Грохотов.

— Это Таня, с «Первомая», — узнала голос Валя. — Они тоже к вам на заставу идут.

— Здорово чеканит! Все слова разобрать можно, — сказал Грохотов.

Голос приближался и точно согревал Валю.

— Подождем их, — сказала она.

— Подождем.

И Грохотов, поставив сундук на землю, усадил Валю.

Девушки шли мимо, не замечая сидевших у дороги Вали и Грохотова.

— Таня! — окликнула Валя.

От неожиданности девушки шарахнулись в сторону. Грохотов засмеялся.

— Испугались?

— Кто это?

— Да это Валюшка Никитина…

Девушки обступили молодых.

— Нет, уж не Никитина, — Грохотова.

— Ты куда, Валя? На заставу?

— Девчата, забирай пожитки.

Девушки взяли узел, окружили Валю и тронулись по дороге. Тяжелого сундука Грохотов не дал. Взвалил его себе на плечи и зашагал сзади.

Лес кончился, показались огни заставы. Таня опять запела:

Валя шла среди девушек, и ее мрачные мысли рассеялись, как дым. Ее поздравляли, просили писать письма.

Пограничники высыпали за ворота встречать гостей. Из ярко освещенных окон ленинского уголка раздавались мощные звуки симфонического оркестра. Это передавали по радио оперу из Большого академического театра.

— Как мне не везет… Сбилась с дороги, — сказала Баркан, отрезая новый ломоть хлеба. — Хорошо, что Катю встретила. Могла бы, пожалуй, за границу уйти. Далеко от вас до границы, дедушка?

— Не знаю, не считал.

— А деревня Кульки?

— Кулики-то?.. — Вопрос застал Ипатыча врасплох. Надо было врать, а врать старик не умел.

— Нет, недалеко. Сколько, Ульяна, до Куликов?

— Чего ты меня спрашиваешь! — рассердилась Ульяна.

— Десять с половиной километров, — выручила Катюшка, не моргнув глазом.

— Вот, вот, — подтвердил старик.

— Десять километров? Ужасно!

Все замолчали. Ульяна мыла чугунок, а дед достал какой-то старый журнал и делал вид, что рассматривает картинки. Баркан медленно жевала хлеб, запивая молоком.

— Не страшно вам здесь жить? — спросила она Ульяну, но та даже не оглянулась.

— Какие могут быть страхи? — ответил дед.

— Вдруг ночью перейдут границу шпионы?

— Не знаю. Не было таких.

— Не было? — удивилась геолог. — Мне рассказывали, что здесь часто переходят границу. Кажется, сегодня одного задержали. Я до сих пор не могу забыть его лицо.

— Не знаю, не знаю. Может, и переходят, кому надо, а только я не замечал. — Старик засмеялся. — Какое мне дело? Моя хата с краю, как говорят.

Баркан насторожилась. Ответ поразил ее.

— Вы — колхозник?

— Мы-та?

— Да!

— Были в колхозе, — кивнул дед, не отрываясь от журнала.

— А сейчас?

— И сейчас в колхозе. — Ипатыч опять засмеялся — как-то деланно, беззвучно. — Да вы не сумневайтесь. Люди свои, не выдадим.