Эдуард Салениек - Белочка Майга

А сегодня? Что положить сегодня? Ага, вот на гвоздике веночек из полевых цветов. Пусть с папой едет веночек. Засохнет он скоро, придётся выбросить. Но папа всё-таки улыбнётся: Белочка его положила.

Пока она колдует над сумкой, отец уже стал прощаться. Подходит к бабушке. Старушка костлявыми руками крепко прижимает к себе голову сына.

— И с чего это кровожадное зверьё снова навалилось на нас? Петер, бей их, не жалей извергов!.. Эх, будь я помоложе, пошла бы хоть за ранеными ухаживать.

Кузнец подходит к жене. У неё по щекам катятся слёзы.

— Милда, береги бабушку и Белочку… Мы будем на фронте бить гитлеровских бандитов, но здесь, боюсь, найдутся иуды. Как бы голову не подняли. Будь настороже, дружок! Охраняй наш тыл.

Теперь папа поворачивается к Белочке. Смотрит на неё так, словно хочет навеки сберечь в своей памяти овальное личико, карие глаза, высокий лоб… Смотрит долго-долго, и у Белочки начинают дрожать губы.

— Папочка… папочка…

За окном затукал мотоцикл, заскрипела телега. Слышны голоса:

— Мелнис, скорей!

Папа хватает чемодан, сумку:

— До свидания! Ждите с победой!

Приходит день и уходит день. На рассвете на холмик к Мелнисам с трудом поднимается Моника. Давно ли она была здесь со своей дочуркой Монтой! Прошло всего четыре дня, а как Моника сгорбилась, постарела.

— Война… Будь ты проклята на веки вечные! — бормочет тётя Моника, потрясая кулаками. А потом как заплачет, вся дрожа, словно берёза под топором.

Вечером сквозь кустарник пробирается тётя Дора. Губы у неё почернели, из глаз вдруг закапали слёзы. Она всегда была такой опрятной, глаза и нос вытирала только белой кромкой передника. А сегодня, не стесняясь, трёт мокрые щёки шершавым рукавом.

Ажа Мелнис крепко, по-мужски, хлопает подругу по плечу:

— Дор-Дорочка, держись! Мы ещё будем и петь и плясать!

Новые впечатления не дают Белочке покоя. Когда над землёю сгустились сумерки и старушка немного освободилась от дел, Майга спрашивает:

— Бабуся, а почему так разгоревалась тётя Моника?

— Её сына, До́ната, взяли на войну…

— А тётя Дора почему плачет? У неё кого взяли на войну?

— У Доры и родственников-то близких нету. Живёт, как дерево опалённое. И песни у ней не клеятся, и беседа не даётся, вечно э-э да э-э. Но сердце у неё доброе. Она горюет о твоём отце, о Донате, о тысяче других, которые ушли на войну…

Майга слушает бабушку и одновременно следит за красноватым облачком, проплывающим над дорогами и тропами Сиполайны.

— Бабуся, почему же ты вместе с ними не плачешь?

— А зачем? Если моими слезами можно было врагам глаза вышпарить, я бы за ночь наплакала ведро. Но немецкие юнкера испокон веков над нашими слезами потешались. Юнкер лишь тогда разумеет, когда получит обухом по голове.

Один невыясненный вопрос у девочки остаётся на завтра. Но этот вопрос — самый-самый главный из всех вопросов.

— Бабуся, а что такое война? — спрашивает она на другой день.

— Война? Ну, война тогда, когда люди людей убивают.

Белочка вздрагивает, как тонкая осина.

Она знает, что можно зарезать курицу, поросёнка. Да и то жалко… А человека убить…

— Бабушка, ты не обманываешь? — Белочка кидается старушке на шею. — Бабуся, скажи, что это неправда! Скажи, что ты выдумала!

Освободившись потихоньку от прильнувшей к ней внучки, старушка смущённо покашливает. Нет, тут уж не отшутишься. И глупо изображать войну, как драку на гулянке.

В небе загудели самолёты. Загремела, загрохотала земля. Кверху вздымаются чёрные столбы. Вздрагивают деревья, а люди каменеют… Война…

— Ой! Какие громы падают с неба! — восклицает Белочка.

— Бомбы бросают…

— А какие они, бомбы? Круглые?

— Круглые, детка, круглые. — Старушка не отрывает взгляда от облака чёрной пыли, поднявшегося высоко в небо.

— Как мячи?

Недавно папа подарил Белочке два мячика — жёлтый и красно-синий. Она играла с ними, как котёнок с клубком ниток. Но, оказывается, есть ещё в мире и совсем другие мячи…

По тропе широким шагом спешит мама.

— Наши отступают. Мы все, бабуся, уедем на время в Россию. Завтра к исполкому пришлют за нами машину.

Бабушка опускается на нерасколотую колоду и, сорвав с головы платок, обмахивает им лицо; день-то прохладный, но ей всё равно жарко.

— Нет, никуда я не поеду. Возни со мной не оберёшься, а пользы… Да и попробуйте мои изношенные косточки потаскать по белу свету, по дальним дорогам — живо доломаются. А здесь, на месте, я ещё многих переживу… Нет, не поеду я!