Айя Субботина - Охотники парящих островов

– Под ноги гляди, – сдержанно пожурил бывшего друга Дарт. Конечно, он мог и промолчать, в чем не единожды давал себе зарок, но поддался порыву. Напряжение ночи понемногу отпускало, потому и в контроле за собственными словами появилась ощутимая брешь.

Лим насупился. Взросление оставило на его лице неизгладимую печать – глубокие рытвины на щеках. Сейчас они уже не выглядели такими красными и набухшими, как год назад, но общий вид так и остался отвратным.

– Глядите-ка, кого занесло в наши края, – Лим также не упустил случая поерничать. – Пришел похвастаться обновкой?

Дарт не сразу сообразил, что речь идет о кинжале. Лишь взгляд подмастерья подсказал, в какой стороне искать. В самом деле, ведь он получил кинжал совсем недавно, хотя обычно его дарили по случаю посвящения в ученики. Но Дарт своими выходками умудрился и это событие отсрочить почти на год, а потому не больше месяца носил на поясе ножны с кинжалом. С виду ничего выдающегося, кинжал как кинжал: лезвие в две ладони длиной, ладонь поперек – рукоять, обернутая лентой свиной кожи и украшенная восьмигранным железным набалдашником. Да еще клеймо на лезвии – знак, что кинжал выкован для ученика. Впрочем, клеймо не было простой формальностью. Наложенное на него заклятье позволяло хозяину клинка наносить Проклятым особенно тяжелые ранения.

Дарт пожал плечами – все лучше, чем вступать в перепалку, венцом которой станет драка, за которую накажут его, Дарта, а Лима в который раз попросят не связываться с обормотом.

Он отошел в сторону, уступая дорогу. Фокус в том, что при желании он без труда потрепал бы зарвавшегося Лима за загривок, и тот как никто другой это понимал. Но, уступая, Дарт задевал его много больше, чем если бы, как уже случалось раньше, разукрасил синяками.

Поджатые губы Лима стали подтверждением правоты Дарта.

«Не можешь убедить дурака в том, что он дурак, – будь умнее, отойди».

За эту мудрость следовало поблагодарить наставника Тобиаса.

Поднимаясь по лестнице, Дарт чувствовал на себе ядовитый взгляд бывшего товарища и ругал себя за жалость, которую испытывал в данный момент. Все же жизнь – чертовски несправедливая штука, далеко не все получают в ней то, чего заслуживают. Как правило, положенного недополучают слабейшие – такие, как Лим. Те, кто не в состоянии сражаться, но достаточно злы, чтобы отравить своей желчью окружающих.

Тобиаса Дарт нашел в библиотеке. Среди обитателей Логова давно ходила шутка, будто толстяк попросту не рискует ложиться в постель, чтобы та, чего доброго, не треснула на смех честному народу.

Тучный наставник загородился от жизни грудами книг и старательно скрипел пером, от усердия зажав язык между зубами. Дарт дал себе зарок ни при каких обстоятельствах не вступать с толстяком в споры. Только не сегодня. Он слишком устал. И черт его знает, от чего сильнее – от физического напряжения или от терзаний насчет клейма на таинственном кубе.

– Наставник, – ученик склонился достаточно низко, но все же не в полный поклон, как обязывала субординация.

Кустистые брови Тобиаса сгрудились у переносицы, беззвучно сообщая о ярости своего хозяина, вызванной столь неуважительным отношением.

– Наставник Патрик пожелал видеть вас, – сообщил Дарт, не поднимая взгляда от пола. – Он велел прихватить с собой ученые книги.

– Вот как, – прошамкал Тобиас, однако с места не сдвинулся. – И что за срочность, позволь поинтересоваться?

– Не могу знать.

– А может, это твоя очередная выходка?

Что поделать, недоверие Дарт заслужил. Однажды, когда Тобиас в очередной раз потребовал у главного Охотника изгнать мальчишку, тот в отместку запер его в кладовой. Для этого пришлось наврать с три короба, лишь бы заставить наставника поднять свое внушительных размеров тело и спуститься в подвал. И даром что Тобиас всего пару часов провел в компании запасов капусты и крыс, – расплата не заставила себя долго ждать. Зато как он кричал и бил кулаками в запертую дверь!

«Кто сам пересолил похлебку в своей миске, пусть не ругает повара», – сказал бы на это Одноглазый Бэн и был бы абсолютно прав.

– Мне велено позвать также наставника Грума, с теми же указаниями.

В отличие от Тобиаса, у Грума не было причин опасаться выходок Дарта, и толстяка это в некоторой степени успокоило. Ковыляя, как утка, зажавшая между ног собственный живот, Тобиас выбрался из-за стола. По его лбу стекали ручейки пота, которые убегали к крыльям носа, отчего тот все время был влажным и красным.