Илья Туричин - Весна сорок пятого

– Ты что, Лужин, говоришь по-немецки?

– Говорю.

– Он шпион! Гитлеровский шпион! Я его узнал! - снова закричал полосатый.

– О чем он? - спросил Яковлев.

– Говорит, что я - гитлеровский шпион. Что он меня узнал.

Яковлев с изумлением посмотрел на Петра.

– Вот те на!

Стало уже совсем темно. Кто-то засветил керосиновый фонарь. Из темноты появился подполковник.

– Что тут происходит?

Увидев офицера, подросток в полосатой куртке бросился к нему, заговорил горячо.

– Кто-нибудь его понимает? - спросил подполковник.

– Вот он понимает, - сказал Яковлев.

– Можете перевести?

Петр кивнул.

– Он говорит, что учился вместе со мной в школе в Берлине. И что я - гитлеровский шпион.

– Вот как? - удивился подполковник и нахмурился. - А вы действительно учились в Берлине?

– В жизни там не был. Это он с моим братом Павлом учился.

– У вас брат в Берлине?

– Да. Его увез доктор Доппель из рейхскомиссариата "Остланд".

– Как же вы в армию попали?

– Как все. Из партизанского отряда "Смерть фашизму".

– Ви хайсен ду? - спросил подполковник полосатого, с трудом подбирая немецкие слова и указывая на Петра.

– Пауль Копф.

– Та-ак… И как же вас зовут? - обратился подполковник к Петру.

– Рядовой Петр Лужин.

– Будем разбираться, - сказал подполковник. - Товарищ сержант, берите обоих и отведите в штаб, вон за тем бараком.

– Есть! Только мы ж уходим в расположение полка.

– Он догонит, - сухо произнес подполковник и зашагал в темноту.

– Ну дела-а… Скажи ему, чтобы шел с нами.

Петр произнес фразу по-немецки.

Полосатый исподлобья посмотрел на него и гордо вскинул голову.

– Гитлер капут!

– Чего ж раньше не сказал, что немецкий знаешь? - спросил Яковлев.

– Не спрашивал никто.

Петру очень хотелось поговорить с парнишкой в полосатой куртке, он наверняка принял его за Павла, раз утверждает, что учился с ним в школе в Берлине. С тех пор как партизаны отбили маму и его у немцев, не было ни писем, ни слухов. Павел для них пропал. А Петр все время помнил о нем, думал и тосковал. Всех раскидала война. Всех. Мама где-то в Москве. Отец погиб. Брат в Германии. И вот рядом идет паренек в полосатой куртке, который учился в школе вместе с Павлом. Когда? Как паренек попал в концентрационный лагерь? Где Павел? Может быть, мается в таком же лагере?

Но разговаривать на ходу, да еще по-немецки, Петр посчитал неловким. Недоразумение выяснится, и он все узнает. Он только спросил у паренька:

– Как тебя зовут?

Тот усмехнулся.

– Запамятовал? Вайсман я. Курт Вайсман.

– О чем вы? - спросил Яковлев.

– Имя узнал. Вайсман Курт.

Штаб помещался в двухэтажном кирпичном здании. Короткий коридор, двери направо и налево. Лестница наверх и вниз, очевидно в подвал.

Яковлев доложил какому-то лейтенанту, что по приказанию подполковника привел своего красноармейца и лагерника для выяснения недоразумения.

– Недоразумения? - переспросил лейтенант удивленно.

– Так точно. Лагерник принял рядового Лужина за немецкого шпиона.

– Ясно, - кивнул лейтенант, хотя по лицу его было видно, что ничего ему не ясно. - Вы, товарищ рядовой, побудьте в коридоре до подполковника. А вы пройдите пока вниз. - Он показал пальцем на лестницу в подвал.

Вайсман отшатнулся и съежился, словно от внезапного удара.

– Чего это он? - спросил Яковлев, обращаясь к Петру.

– Ты чего? - спросил Петр по-немецки.

– Там… Там господин комендант пытал…

Петр перевел.

Лейтенант нахмурился.

– Ясно. Пусть посидит в другом конце коридора. - Он махнул рукой.

– Иди туда, в тот конец, - сказал Петр по-немецки.

Вайсман кивнул и побрел по коридору, по-стариковски подволакивая ноги. Сидеть там было не на чем, он пристроился на полу у стены.

– По-немецки говорите? - спросил лейтенант хмуро. - Дайте-ка ваш автомат.

Петр посмотрел на Яковлева и отдал автомат лейтенанту.

– Вам его вернут, - сказал лейтенант и ушел.

– Разберутся. - Яковлев похлопал Петра по плечу. - Догоняй роту.

– Есть, товарищ гвардии сержант!

В коридоре под потолком плавал синий махорочный дым. Сквозняк от двери к окну не успевал вытягивать его. Приходили и уходили заключенные, с потемневшими худыми лицами, в разбитой разномастной обуви, а то и босые, в полосатых лагерных куртках, некоторые успели разжиться солдатскими гимнастерками. Все были возбуждены, еще не верили, что пришла Красная Армия, что они свободны, что кончились пытки и перестала дымить труба крематория. Стоял разноголосый, разноязыкий шум. Хлопали двери. Петр давно не спал по-человечески, от махорочного дыма, шума и мелькания полосатых курток закружилась голова, он закрыл глаза и задремал, прислонясь к стене.