Герман Коробейников - Пещера Рыжего монаха

Раздумывая над этим, Василид шел за Евлогием, но перед дверью в игуменские покои монах остановил его:

— Стой здесь и никого не впускай, пока я не выйду. Понял? Здесь стой! — Он посмотрел на мальчика долгим взглядом.

«Ишь ты, — сердито подумал Василид, — в свою келейную и зайти не смей…»

Спустя минуту негодование сменилось у него простым любопытством. Что-то в поведении и настоятеля и казначея настораживало. Страх перед гневом Евлогия сдерживал послушника, но, в конце концов, он не удержался и с бьющимся сердцем проскользнул в келейную. Через маленькое окошко в двери Василид мог слышать, а если подняться на цыпочки, то и видеть все, что происходило в приемной игумена.

Отец Георгий сидел во главе стола, казначей прохаживался из угла в угол. Разговор шел о будничных монастырских делах, но вдруг, после паузы, отец Георгий сказал:

— Давай теперь подумаем, как быть с лептой для голодающих.

Евлогий остановился:

— Владыко, разве мы не решили этот вопрос в день визита к нам председателя?

— Ты понимаешь, что такие вопросы решаются без посторонних. Если помнишь, в конце беседы я некоторым образом обнадежил его. Давай же, призвав на помощь всевышнего, прикинем, что можем отдать без большого ущерба.

Казначей развел руками:

— Премного удивляюсь вашим словам, отец настоятель: все наши духовные отцы уже обращались с амвона к прихожанам с призывом жертвовать на голодных. Доход от тарелочного сбора отныне будет сдаваться властям. Разве мало этого?

— А много ли? Народ оскудел, деньги обесценились… К таким грошам стыдно даже сопроводительное письмо писать. Надо и голодным помочь, и новую власть упестовать.

— Это вы называете властью? Власть антихристов, богоотступников, церкви разрушителей… Нам ли ей способствовать?

Отец Георгий насупился, но ответил примирительно:

— Не будем в политику вдаваться. Какая бы власть ни была, мы не можем допустить, чтобы народ христианский с голоду умирал. Одной молитвою не поможешь, нужны и добрые дела. Часть золотых и серебряных вещей из храмов можем пожертвовать.

— Бездонную кадку водой не наполнишь, хватит того, что даем. Не всех едино бог карает — кому суждено, и так выживет.

— Странное толкуешь. Если тебя послушать, выйдет, что голод — дело рук господних.

— Все в мире творится его судом… И без того обитель нашу разорили, им же еще и помогай…

— Не преувеличивай, брат, не так уж худо живем. Наша обитель что остров среди моря бедности людской.

Тусклые глаза Евлогия наливались злобным огнем, голос утратил почтительность.

— Уж не прикажете ли акафисты петь большевикам? Я, как казначей, патриаршей воли нарушить не могу. И вам премного удивляюсь, что против него идти призываете.

Отец Георгий, казалось, был смущен и некоторое время сидел молча, опустив голову. Послушник был вне себя от изумления: почему всесильный глава обители терпит дерзкие речи от недостойного казначея?

Настоятель поднял наконец голову и заговорил:

— Ладно, да будет так, — сказал он. — Но ты-то знаешь, что есть способ помочь голодающим, не нарушая воли патриаршей.

Евлогий зорко, настороженно взглянул на него:

— Это каким же образом?

— Ты знаешь, о чем я говорю, — тихо произнес игумен. Василид подался вперед и весь обратился в слух. Казначея передернуло от этих слов.

— Господь с вами, владыко, — так же тихо ответил он, — в том, о чем намекать изволите, все будущее благополучие обители. Господь сподобил братию особой милости, так пусть этот дар лежит неприкосновенным и ждет своего часа.

— Час настал, час бедствий народных, и пора вспомнить о том, что лежит втуне. Люди умирают от голода, а мы копим презренный металл. Тем паче, что золото, о коем речь, не есть священные предметы культа.

Евлогий уже не сдерживал кипевшей в нем злости:

— Неужели вы не понимаете, что золото пойдет не голодным, а на кольца комиссарским женам! Законная власть придет, как ответствовать будете перед ней?

Игумен вспыхнул:

— Как смеешь настоятелю грозить! Я властью церковной над вами поставлен — я и в ответе за все!

Василид видел, как менялся в лице настоятель, как дрожали его старческие руки, слышал, как срывался голос, и мысленно призывал на голову ненавистного Евлогия господнюю кару. Но кары не последовало, и казначей нанес последний удар:

— Воля ваша, а только скажу: дни ваши сочтены, скоро на Страшном суде будете ответ держать. А я на земле в ответе буду. Что хотите делайте, а того, о чем говорить изволите, — не отдам.