Борис Алмазов - Я иду искать

— Так как же вы теперь Георгий Алексеевич?

— Вот на этом месте сидел замечательный человек! Святой человек! Он в поиске сердце надорвал! Сгорел как в огне. Сколько вокруг этого огня людей грелось. Да! — Георгий Алексеевич посмотрел на стол, где у него под стеклом лежала фотография какого-то старика. — Он разыскал моих родственников. Пятнадцать лет искал. Ты, между прочим, пьёшь чай из его солдатской кружки, так что теперь обязательно поисковиком станешь!

«Прямо! Разбежался! — подумал я. — Ещё чего не хватало! Теперь, когда от меня наконец все отстали… Подумаешь, сообразили в газете напечатать! Я это тоже сообразил! Если бы я знал, что без этого Сан Саныча можно было прийти, давно бы пришёл…»

— Откликов нет, — говорил Георгий Алексеевич. — Но зацепочка одна есть. Начнём копать?

Разве я мог ему сказать, что думаю? Вон его самого два раза нашли! Он, как маленький, верит, что кружка может быть волшебной.

— Смотри! — Он достал фотографию. — До войны фотоаппараты были большой редкостью, а эта фотография не любительская. Её делал профессионал. Причём не в ателье. Это — репортажный снимок. Я думаю, он был опубликован и подписан. А из подписи мы можем узнать фамилии и тех, кто на снимке, и того, кто снимал!

Тут я не выдержал:

— Ну, узнаем фамилии, и что? Вот стоят Иванов, Петров, Сидоров… ну и что? Их, может, тыща миллионов с такими фамилиями.

— Э, брат, — сказал Георгий Алексеевич. — Это уже кое-что. Тут ведь вот какая штука… — Он стал торопливо прихлёбывать остывший чай. — Жизнь человеческая бесследно не проходит. Вот сейчас эти трое — тень на бумаге, а ведь у них были отцы и матери, их кто-то любил, и они кого-то любили, кто-то писал им письма, ждал… Они и сейчас живут в чьей-то памяти, если, конечно, погибли. Жизнь человеческая не кончается со смертью, но лишь тогда, когда память канет в забвенье, — так наши предки говорили…

Может, и правда кружка была волшебной, потому что я посмотрел на «траурные» глаза Георгия Алексеевича, на его заваленный бумагами стол и неожиданно для себя сказал:

— Что делать надо?

— Дело, можно сказать, замечательное! Старые газеты просматривать. — Георгий Алексеевич стал по комнате ходить, и подпрыгивать, и руки потирать. — Я бы, знаешь, и сам с удовольствием, но текучка, текучка заедает… Значит, договоримся так: я отведу тебя в нашу библиотеку и там тебе дадут все ленинградские газеты за тысяча девятьсот тридцать девятый — тысяча девятьсот сороковой годы. Ты будешь их просматривать и искать нашу фотографию.

И вот я как заведённый в библиотеке после уроков ворочал огромные, громыхающие, будто жестяные, старые газетные листы. Работал я медленно. Наверное, можно было и быстрее, но мне нравилось читать. Ну, например:

«Режиссёр Сергей Эйзенштейн заканчивает съёмки нового фильма «Александр Невский» — в заглавной роли снимается артист-орденоносец Николай Черкасов».

Это кино старое-престарое! Там даже звук плывёт. Я его раз десять смотрел. Оно мне очень нравится, но я-то читал газеты того времени, когда его ещё не было… Его ещё только снимали.

Часто попадались фотографии Невского проспекта: по нему ехали автомобили, похожие на чемоданы, а по самой середине шёл трамвай, переполненный народом. Вроде Невский, вроде и не Невский! Милиционер в смешной форме регулировал движение, мальчишки в коротких штанах с пуговицами заглядывали прямо в объектив, тётеньки в шляпах-кастрюльках кутались в меховые воротники узких пальто с большими меховыми манжетами. Они торопились по Невскому мимо Гостиного двора…

У нас в школе есть стенд по истории: Ленинград в блокаде. Как раз на этом месте, где бегут-торопятся пешеходы, всего через полтора года будут лежать убитые.

Я подумал об этом, когда наткнулся на большое, набранное крупным шрифтом сообщение: «1 сентября 1939 года германские войска нарушили границы Польши». И тут же была напечатана карта. Я никогда такой не видел. Почти вся Европа была залита чёрной краской — Германия, Испания, Италия, Австрия, Чехословакия, Венгрия, Румыния, Финляндия, Греция, Болгария — и всюду фашисты, фашисты, фашисты, и все против нас… У меня на руках сделалась гусиная кожа.

Я раньше говорил: «Это было до войны». И мне казалось, что это ужасно давно. До войны была революция, нашествие Наполеона, татаро-монгольское иго. И всё! А тут только один год мелькал передо мною на страницах газет, и тысячи событий рвались снарядами, грохотали оркестрами; люди смеялись, плакали, сходили с ума от горя на пожелтевших страницах.