Александр Дорофеев - Колесо племени майя

Возможно, когда взойдет Шестое, череп Хун-Хунахпу еще взглянет на него хрустальными глазницами.

«Все, болван, потерял! Все сквозь пальцы утекло! – негодовал Пибиль, пробираясь сквозь сельву. – Пусть теперь будет, что будет!»

От расстройства он даже немного заблудился.

Йашче не ожидала, что муж возвратится так скоро и в таком потрепанном виде.

– Тебя свергли? – удивилась она. – Ну, мог бы захватить чего-нибудь для мальчиков! Они уже скоро появятся на свет.

– Какие мальчики? – не понял Пибиль, еще возбужденный побегом. – Откуда?

– Будто сам не знаешь! – ласково улыбнулась Йашче.

Несколько дней он лежал, как сломанный лук, вздыхая о прошлом и нынешнем, обо всем на свете. Увы, лишь одна старинная птичья маска с длинным клювом осталась ему на память о Тайясале.

«Поднять, что ли, восстание?! – думал Пибиль, покачиваясь в гамаке и задремывая. – Да это не умнее, чем совать палку в чужое колесо! Никакого толку! Утекло наше время, просочилось сквозь землю, и неизвестно, когда взойдет на небо. Как говорил прадедушка, – покинувшие колесо Вселенной живут другими заботами».

– Ну, какие у нас заботы? Легкие твои ноги, да голова тяжела! Всего у нас достаточно! – успокаивала Йашче. – И будь, что будет, а я знаю, – все хорошо, когда мы рядом…

Она давно привыкла к сельской жизни, словно никогда и не была духом миндального дерева. Уже очень редко пела и танцевала, да и колдовство, позабыв, оставила.

Йашче плела крючком плотные широкополые шляпы и корзины, шила платья для девочек и штаны мальчикам, жарила кукурузные лепешки на глиняной сковороде и варила компоты из всех фруктов, что созревали в их саду.

Да и Пибиль со временем начал сомневаться, был ли он ахавом города Тайясаля, или все это, включая хрустальный череп, приснилось в дурную ночь.

Он много рыбачил. Чаще всего попадался уачинанго – морской зубастый окунь. Но, кроме того, – меро, сабало, моххара, тунец и парго.

Закидывая сеть, Пибиль вытаскивал таких больших омаров, которые клешней могли перекусить руку.

А еще возделывал мильпу – сорок ступней в длину и столько же в ширину. Сажал тыквы и фасоль. Ему нравилось молоть маис зернотерками-метатес да гнать брагу из кактуса магея.

Он полюбил копаться в красноватой земле, на которой выросло столько людей майя.

Все его дети от Йашче были цвета зрелых миндальных косточек, чуть-чуть в красноту, которую давала, вероятно, здешняя почва.

Трое мальчиков-наследников сначала помогали отцу, выкапывая на берегу из горячего песка черепашьи яйца и охотясь на молодых игуан, а теперь работали на мильпе, расширив ее в двадцать раз.

Пибиль, подобно бабушке Бехуко, поклонялся богине домашнего очага Чантико, и она, в меру своих сил, берегла всю семью.

Жизнь все же шла как-то дальше. Непонятно как, но шла. Временами быстро, иногда замедлялась, а потом вновь спешила.

По крайней мере, так было до тех пор, пока не умерла Йашче.

Это случилось в один день, очень быстро, как с тем миндальным деревом, листья которого сожрали гусеницы. Еще утром Йашче, как ни в чем не бывало, готовила завтрак, а к полудню вдруг слегла.

Пибиля не было дома, а когда он вернулся, то не узнал жену – она пожелтела и скрючилась, точно сухой стебель.

– Может быть, я обманула твои ожидания, – прошелестела, словно опадающий лист. – Хотя всегда старалась не вводить тебя в грех. Жалко, что оставляю одного таким старым. Но обещаю приглядывать, насколько сил хватит.

Пибиль похоронил ее в саду, а через два виналя над могилой Йашче выросло миндальное дерево.

Оно заботилось о семье, давая орехи, молоко и масло. Все чуть-чуть горьковатое.

По ночам Пибиль поднимался на пирамиду над морем, куда когда-то донеслись непонятные слова Гереро. Храм на вершине был разрушен, но еще валялись выпуклые обломки каменного гамака, из которого жрец Эцнаб вылетал на встречу с восходящим солнцем.

Прошло два века и один год с того раннего утра, когда Гереро очнулся на песке у подножия этой пирамиды.

Пибиль, надевая птичью маску жреца, горевал и плакал о судьбе своего народа, ушедшего, как сдутые ветром слова. Когда слез не было, он посыпал глаза золой и вновь плакал.

Рядом с ним обычно крутилась черная, смертельно-ядовитая, бородатая ящерица, пожиравшая яйца игуан.

Пибиль хотел, чтобы она укусила его, и подставлял палец. Но даже бородатая ящерица отворачивалась.