Александр Дорофеев - Колесо племени майя

Правда, в далекий свет ему не хотелось.

Он любил сельву и остался в ней, превратившись в алуши. И встретился с папой Гереро и Эцнабом.

Они живут в соседнем мире эти алуши, рядом с ближними богами.

Порой, как яркие светляки-люсьернаго, мерцают в ночной сельве среди развалин храмов и дворцов.

Вспоминают о прежней жизни? Грустят?

Впрочем, у них уже давным-давно иные храмы и дворцы – деревья, горы, кусты, озера и моря. И если там есть грусть, то, вероятно, совсем другая.

Изредка по ночам Шель в виде светлого призрака алуши являлся в город Тайясаль, где пришел в этот мир и покинул его через пол-оборота колеса майя.

Чанеке уродился здоровяком, похожим на деда Гереро. Таким крепким и налитым, как спелый лимон.

Его купали в том же глиняном корыте, расписанном растениями и животными, что и маленького Шеля. И Чанеке очень веселился, бултыхаясь в теплой воде. Он готов был сидеть в ней целый день – нырял и пускал пузыри.

Он никогда не плакал. Даже когда его вытаскивали из корыта. Даже когда жрец Эцнаб прикручивал к его голове дощечки красного дерева.

Кто бы тогда мог заподозрить, какая плачевная судьба ему уготована?

Впрочем, Эцнаб определил, что второе «Я» Чанеке – хромой койот Некок Яотль.

– С ним держи ухо востро, – вздохнул Эцнаб. – Это опасный Уай. Не простой койот, а похищающий лица. Такое может отчебучить! Мальчику не следует жениться слишком рано – пусть сначала разберется со своим вторым «Я».

Но о женитьбе пока никто и не думал.

Любимой игрушкой Чанеке был йо-йо – бочонок с маленькой дыркой, привязанный к заостренной палочке. Надо изловчиться, да так направить палочку, чтобы бочонок, подлетев и кувырнувшись, прочно на нее уселся. Не каждому хватало сноровки и терпения. А Чанеке не отступал, пока бочонок не насаживался, как следует.

– Диво дивное! – говорила служанка. – Да ты, наверное, помог себе другой рукой.

– Зачем? – удивлялся Чанеке. – Ведь так не честно и не по правилам.

Он не знал, что такое обман и хитрость. Просто не понимал, как можно солгать. У него это не укладывалось в сплющенной дощечками голове.

Он говорил только правду, глядя круглыми и зелеными, как у мамы Сигуа, глазами.

Вообще он напоминал жизнерадостный бочонок, хоть и скакавший туда-сюда, но крепко-накрепко привязанный к маме, – настолько был ручным и домашним.

В детстве его так и звали – Йо-йо. За ним приглядывали бабушка Пильи, мама Сигуа, да еще нянька.

И вдруг, когда Чанеке едва исполнилось тринадцать, он исчез из дома, – будто оборвалась в один миг ниточка. А йо-йо сиротливо лежал на полу у дверей.

Обыскали весь город, весь остров, но Чанеке не было.

Мама Сигуа, прижимая к груди йо-йо, металась по саду, не зная, что делать. Бабушка Пильи молилась всем божествам сразу, дальним и ближним, чтобы те общими силами вернули внука.

Тогда Шель вспомнил слова Эцнаба об опасном Уайе и понял, кто тут может быть замешан. Койоты!

Впрочем, на острове их было немного, и каждого буквально знали в лицо. Нагловатые и хитрые, они крали все, что плохо лежало. Но вряд ли бы осмелились увести мальчика.

Только заговори с койотом жалобным голосом, как начнет визжать, завывать и плакать, сопереживая. Хорошо помнит ласки и обиды. Радуется добрым словам и пугается угрожающих.

Шель выследил их вожака, да так на него гаркнул, что тот в ужасе прикрыл лапами острую морду. А очухавшись, поклялся матерью всех койотов:

– Знать ничего не знаю о Йо-йо! Правда, слышал позавчера призывный голос какого-то чужака из сельвы. Еле-еле удержал своих братьев и сестер на острове. А мальчик, возможно, не устоял…

Шель тут же сел в пирогу и, переплыв озеро, нашел сына на берегу.

Чанеке очень изменился за эти три кина. Точно узнал страшную тайну о жизни. Тихий, даже угрюмый, совсем не похожий на прежнего Йо-йо.

Он и дома не мог прийти в себя. Время от времени тявкал и подвывал. Повсюду прятал остатки еды. И ничего не рассказывал, словно все позабыл. Помнил только, как познакомился в сельве с хромым трехногим койотом, у которого на затылке туманное зеркальце.

А вскоре лицо Чанеке начало замещаться чужими. Они скользили одно за другим. А его собственное пропало. Ну, если проглядывало, то крайне редко.

«В него вселился дух сомнений Некок Яотль! – понял Шель. – Одна из самых цепких, хитрых и упорных бестий! Будь жив Эцнаб, он бы совладал, а мне уже не по силам. Надеюсь, мой сын справится».