Владислав Крапивин - Дело о ртутной бомбе

И вот он — простор! Часто дыша, Митя оглянулся на верхушке бугра. И сразу понял, что ушли они с Елькой совсем недалеко. Вон его, Митин, дом светится окнами в сотне метров. Вон, под боком, Елькина Усадьба. А в промежутке среди девятиэтажек знакомо мерцает желто-красная реклама страховой компании «Сириус» (где работает мама)…

— Садись, — шепнул Елька и потянул Митю за футболку. Тот покачнулся, сел на что-то неровное. Кажется, это была глыба спекшихся кирпичей. Митя подышал на поцарапанные ладони, глянул вверх.

Большие звезды были похожи на мохнатых шмелей. Казалось даже, что они тихонько жужжат (хотя это гудел, конечно, тысячами отдаленных моторов и генераторов город). Снизу подымались пушистые пласты воздуха. Вперемешку — нагретые и прохладные. Поэтому звезды вздрагивали и шевелились.

Елька приткнулся рядом и молчал. Митя ощутил его колючее плечо. Не было теперь у Мити ни страха, ни досады. Было… да, хорошо. И, кажется, Митя понял, почему здесь у Ельки любимое место. Не у маленького акробата и клоуна Ельки, а вот у этого — тихого, с непонятной тайной.

Чтобы начать разговор, Митя сказал:

— Сколько тут живу, а не знал, что рядом такие джунгли.

— Ага… — И Елька повозился у Мити под боком.

— Ну… ты давай. Говори, зачем позвал-то?

— Ага… Мить, ты можешь поменять мне мои деньги?

— Как поменять?

— Мне надо, чтобы сто рублей одной бумажкой…

— Ты ненормальный, да? Ты меня за этим сюда волок?

— Нет, я нормальный. Просто мне очень надо… — И Елька зябко вздрогнул (уж не всхлипнул ли?).

Митя сказал осторожно:

— Посуди сам: откуда у меня с собой сто рублей? Тем более одной бумажкой. Ты же помнишь, крупнее десяток нам не давали. Да и тех уже нет, отдал родителям, потому что дома ни гроша…

— Вот и я хотел отдать, — прошептал Елька. — Маме Тане. Только надо обязательно одной деньгой. Такой, как я у нее… стащил.

Митя, кажется, присвистнул. Не нарочно. И съежился от неловкости. А Елька — опять шепотом:

— Я хотел сам обменять, подошел к одной тетке, что на улице помидорами торгует, попросил… А она: «Где столько набрал! Жулье паршивое! В милицию тебя!» Ну, я и бегом от нее… А потом подумал про тебя. Подумал: может, ты поможешь…

«И затеял этот дурацкий ночной поход!» Опять заныли ободранные ладони и ушибленный подбородок. Снова толкнулась досада на этого дурака. Но лишь на миг. Потому что почти сразу — догадка. Дело же не только в сотенной бумажке. Главное для Ельки — признание.

— Совесть, что ли, заела? — насупленно сказал Митя.

— Ага, — охотно откликнулся Елька. — Она давно заела… Я в начале каникул в больницу попал, весь июнь там лежал и все думали, что умру. Правда… И сам я думал. А не охота же. И я пообещал, что, если останусь живой, обязательно признаюсь. Про это дело…

— Кому пообещал?

— Ну… вообще. Взялся за крестик и прошептал… это…

— И тут же начал поправляться? — сказал Митя. И сразу испугался: не подумал бы Елька, что он насмехается. Елька не подумал. Вздохнул:

— Не сразу. Потом уж…

— Елька, зачем ты мне-то про это говоришь? Взял бы да и признался ей… маме Тане. Раз уж так вышло…

— Я так и хотел сперва. А потом боязно стало, сил нет…

— Испугался, что отдаст в интернат? — напрямик спросил Митя.

— Не отдаст она! Куда она без меня? Я же у нее один…

— А тогда чего же?

— Она… просто заболеет вся. Или руки опустит и начнет глядеть куда-то мимо. И так вот, будто плачет, хотя и без слезинок: «Хочешь быть такой же, как отец?..» Это ей страшней всего…

— Но ты же сам сказал, что хотел ей деньги вернуть.

— Ну да! Я обрадовался, когда, когда ты их дал. А потом подумал: она расстроится, что я такой. И загадал…

— Что загадал?

— Помнишь, я рубль метнул? Орел или цифра? Если цифра — признаюсь. Если орел — скажу, что нашел деньги за шкафом. Ты, мол, обронила их давным давно, они туда завалились… Потому что я их из шкафа тогда вытянул, из-под белья. Мама Таня там всегда документы и деньги прячет… Эту сотню отец дал, когда зимой приезжал, заходил последний раз. Мама Таня ее на одежду мне отложила. А потом: «Ох, куда же я ее засунула, голова дырявая!..» Так убивалась…

— А на тебя не подумала?

— Вот ни на столечко даже! Я ведь никогда раньше… ничего такого… Конечно, в школу ее не раз вызывали, потому что или в двойки закопаюсь, или по поведению «неуды», но это за всякие «цирковые представления». А не за это . Даже если в классе у кого-нибудь что-нибудь своруют, на меня никогда не думали…