Ада Чумаченко - Человек с луны[Рис. П. Староносова ]

— Корабль!.

Ульсон хохочет. Ульсон поёт. Ульсон вдруг переворачивается вниз головой и лихо обходит на руках всю маленькую площадку перед хижиной.

— Ульсон, нельзя терять время. Мы должны поднять флаг, переодеться, взять письма и выехать в лодке навстречу судну.

— Навстречу судну! Судну!

Ульсон от радости не может говорить. Он делает пируэт, хлопает босыми пятками, щёлкает пальцами, показывает язык морю и бежит одеваться.

Маклай поднимает флаг. Большое полотнище послушно скользит по верёвке вверх. Лёгкий ветер разворачивает его. Оно бьётся и пытается лететь, совсем как привязанная птица.

Маклай идёт в комнату, чтобы переодеться. Перевёрнутый чемодан лежит пустой и смятый.

— А переодеваться-то и не во что, — смеётся Маклай. — Как это я забыл, что у меня теперь нет даже запасной рубашки! Ну не беда.

Он берёт щётку и тщательно чистит ею башмаки. Голые пальцы недовольно шевелятся. Ну и башмаки!

Ульсон выходит из-за перегородки сияющий и великолепный. На нём полосатый галстук, прощальный подарок жены, на рукавах — медные запонки; мягкая шляпа сдвинута чуть-чуть набок. От него даже, кажется, пахнет одеколоном.

— Укладывать вещи? — спрашивает он. Маклай смотрит на него.

— Ваши — да! — медленно говорит он, чуть-чуть помолчав.

— А ваши?

— А мой пока не надо.

— Вы хотите оставить всё это папуасам?

— Я ещё не знаю. Может быть, я ещё останусь здесь и сам.

- Здесь? Ещё?!

Ульсон снимает шляпу и в изнеможении обмахивается ею. Он ничего, он буквально ничего не понимает. Но Маклай не даёт ему времени на размышления.

— Идёмте в лодку, — торопит он его. — Я сговорился с Саулом и Дягусли. Они отвезут нас к кораблю.

Ульсон в последний раз обходит хижину. Нет, он ничего не забыл. Портрет жены в оборках и с бантами уложен. Бритвенный прибор, мыльница с венком незабудок и надписью: «Воспоминание о Мальме» — тоже уже в чемодане.

— Я готов, — говорит он.

…Лодка идёт быстро и уверенно. Теперь уже видно и всё судно. Виден русский флаг. Вдоль борта — надпись знакомыми буквами: «Изумруд».

Маклай опускает бинокль. Корабль растёт всё больше и больше. На реях матросы машут бескозырками. Ленточки взлетают по ветру.

Папуасы в лодке перестают грести. Они испуганно смотрят друг на друга, на Маклая.

— Сколько людей! — говорят они. — Сколько тамо-русс! На этой лодке людей больше, чем во всей Горенду. Мы не хотим плыть дальше, Маклай!

— Не бойтесь! Я же с вами!

— Нет, мы боимся, Маклай!

Матросы на реях громко кричат «ура». Гремят медные трубы духового оркестра.

Маклая узнали! Маклая приветствуют!

Папуасы дрожат всем телом и затыкают уши руками. Выроненные вёсла уносит течение.

— Что вы делаете?! — кричит Маклай.

Но папуасы не слушают его. Они взмахивают руками над головой и прыгают в море. Тёмные руки быстро рассекают воду. Они плывут к берегу. Их курчавые головы в перьях скачут по волнам, как мячи.

С «Изумруда» бросают канат.

Маклай и Ульсон с усилием подтягивают лодку к борту корабля.

Ещё оглушительней гремят трубы. Ещё громче раздаётся троекратное «ура». Десятки рук протягиваются к Маклаю и Ульсону, десятки рук помогают им подняться на борт.

И вот под ногами уже палуба. Блестят надраенные поручни. На стекле капитанской рубки мерно колышутся отсветы моря и солнца.

Кто-то жмёт руку. Кто-то обнимает Маклая. Чья-то выбритая, ещё по-утреннему пахнущая мылом щека прижимается к его лицу.

— Николай Николаевич! Голубчик! Наконец-то!

— Простите, Николай Николаевич, но я чего-то не понимаю. Вы не хотите ехать с нами?

— Я думаю, что мне следует остаться здесь.

— Погодите, погодите! Давайте говорить толком. Сколько времени вы пробыли на острове?

— Пятнадцать месяцев.

— Пятнадцать месяцев! И этого вам ещё мало?

— Мне хочется собрать побольше материалов и, кроме того…

— Ну, что же ещё? Говорите, Николай Николаевич!

— …и, кроме того, папуасы очень привязались ко мне.

— Хорошенькое основание для смерти от лихорадки. Да на вас ведь лица нет, Николай Николаевич! Вы знаете, мы даже не сразу узнали вас. Худой, жёлтый, с ввалившимися глазами. Краше в гроб кладут, как говорится.

— Это ничего. Вы оставите мне хинина, и с меня этого будет достаточно. Вот Ульсона вам следует взять непременно. Мне иногда казалось, что он начинает сходить с ума.

— И совершенно естественно. Я бы тоже, наверно, сошёл с ума!

— Уверен, что нет. Но об этом потом. Давайте договоримся окончательно. Вы мне оставите хинина, немного провизии, бумаги… Хорошо, если найдётся пара рубах и штанов. И башмаки. Башмаки мне нужны непременно.