Ада Чумаченко - Человек с луны[Рис. П. Староносова ]

— Не бойся! — кричал ему Туй. — У меня Маклай тоже брал волосы, и ты видишь — я жив!

— Он брал и у меня, — отозвался кто-то из толпы.

— И у меня.

— Я не сделаю тебе зла, Дягусли. Я хочу быть твоим братом. Я спрячу твой волосы — ты спрячешь мой. Всё будет хорошо, Дягусли. Не так ли?

Дягусли нерешительно кивнул головой. Звякнули ножницы. Прядка чёрных курчавых волос Дягусли осталась в руке Маклая.

Маклай улыбнулся:

— А теперь я срежу свой. Бери, Дягусли. Дягусли смотрел на срезанные волосы Маклая и не знал, что с ними делать. Потом, вздохнув, он завернул их в широкий лист таро и сунул в свой гуп. Вероятно, волосы на что-нибудь да нужны, если человек с луны выпрашивает их у всех.

Месяц, как лёгкая лодочка, выплыл уже на самую середину нёба. В последний раз ухнули барабаны, трубачи опустили свой трубы.

— Прощай, Маклай, — говорили папуасы, — прощай!

Толпа редела. Маклай стоял на крыльце, провожая гостей. Двое папуасов нерешительно топтались на месте. Они подталкивали друг друга, но каждому было страшно заговорить первому. Наконец решился более молодой.

— Человек с луны, — сказал он, — у меня родилась дочь.

— Дочь? Это очень хорошо — дочь! — сказал Маклай.

— Это совсем нехорошо. Хорошо, когда сын. Тогда бывает праздник. Тогда горят костры и бьют барабаны. Но пускай живёт и дочь. Она смешная и маленькая. Она держала меня за палец и смеялась. Я хочу, чтобы она жила.

— Она будет жить, — уверенно ответил Маклай.

— Дай ей имя! Не сердись только, что это девочка. Дай ей имя. Если человек с луны даст ей имя, она будет жить дольше!

Маклай задумался. Прищурившись, он смотрел на высокое ночное нёбо, на крупные звёзды. Как давно уже он не видел над собой Большой Медведицы! Как давно не слышал он перепелиного голоса в поле! Не дышал запахом берёзового листа и тополевых почек! Родина! Как это далеко!

— Назови свою дочь Марией, — вдруг сказал он ожидавшему папуасу. — Маша — это такое хорошее имя! Маша! Машенька!

— Маш-ша, — старательно повторил папуас. — Маш-ша!

И он протянул Маклаю свою левую руку.

Бой умер. Ночью Ульсон и Маклай вывезли его труп на лодке в море. Они зашили его в мешок, привязали большой камень и спустили его, по морскому обычаю, в воду. Возвращаться было грустно. Говорить не хотелось. Оба шли медленно и молчали.

Хижина показалась им сразу слишком простор. ной и пустой. Под руки всё время подвёртывались вещи Боя. Вот его губная гармошка. Он часто играл на ней папуасам. Вот его пояс. Вот его куртка, вот сундучок с пёстрой картинкой, приклеенной на крышке.

Ульсон смотрел на Маклая и посапывал носом,

— Вот и первый, — сказал он вздыхая. — Потом умрёте вы, потом я. Только вы умрёте, наверно, раньше: вы же совсем не следите за собой. Когда люди больны, они лежат в постели и берегут силы. А вы работаете и больной. Подумали бы хоть обо мне, если не хотите думать о себе. Что я здесь буду делать один? Да я просто с ума сойду.

— Вы много говорите, Ульсон, — ответил Маклай. — Идите спать.

И он уселся к столу, к раскрытой толстой тетради. Дневник свой Маклай вёл аккуратно.

Что бы с ним ни случилось, работа должна быть доведена до конца. Всё должно быть готово и приведено в порядок. Если Ульсон прав, если лихорадка окажется сильнее Маклая, он всё же найдёт достаточно сил, чтобы закопать свой бумаги в условленном месте. И тогда весь мир узнает, что гибель его была не напрасной, что он сделал своё дело, большое и важное дело!

Маклай выдвигает ящик. Там в образцовом порядке лежат десятки крошечных пакетиков, перевязанных ниткой. На каждом из пакетиков надпись: «Туй — 45 лет», «Дягусли — 38 лет», «Лялу — 18 лет», «Сегал — 23 года».

Это всё срезанные волосы папуасов, которые он уже столько раз рассматривал под микроскопом.

Нет! Противники его говорили неправду. Это самые обыкновенные человеческие волосы. Они ни капли не похожи на звериную шерсть!

Чего только не выдумают люди, чтобы доказать, что у цветных даже кожа, даже волосы устроены иначе, чем у белых! Да, Маклай не напрасно живёт здесь, на этом берегу. Он привезёт им такие доказательства, такие факты, что они уж больше не посмеют спорить с ним… Но… привезёт ли?

Маклай встаёт из-за стола и начинает шагать. Четыре шага вперёд… четыре назад, ещё четыре вперёд, ещё четыре назад.

— Да ляжете ли вы когда-нибудь спать? — ворчит Ульсон. — Ночью надо спать даже в этой проклятой стране.

— Я лягу. Я сейчас лягу, — послушно отвечает Маклай.