Виктор Сидоров: Тайна Белого камня

— А ну его, такое купание, — простучал он зубами, натягивая рубашку. — Даже внутри все трясется…

Вася заливисто хохотал, показывая блестящие ровные зубы.

Когда ребята уже направились к ступеням, чтобы подняться к дому, из кустов неожиданно вышел заспанный всклокоченный Мишка.

— Что, купались? — лениво спросил он и с визгом зевнул. — Дураки. Можно воспаление какое-нибудь схлопотать…

Левка окинул Мишку презрительным взглядом.

— Все спишь, несчастный?

— Кто? Я?! — попытался изобразить удивление Мишка. — И не думал. Наоборот… Я тут одну штуку обмозговываю — самолов изобретаю…

У Левки даже рот открылся от такого наглого заявления.

— Что-о?

— Самолов… Сам будет рыбу вытаскивать, — еще наглее сказал Мишка, уставив в Левку невинные глаза.

Левка дико захохотал, потом, оборвав смех, обернулся к Васе.

— Нет, ты послушай, Василь, что этот толстый мухомор говорит! Слышишь — он изобретает! Это же Ползунов, Эдисон, братья Райт! Сними скорей, Василь, свою бескозырку, падай на колени перед великим изобретателем, можешь даже крикнуть «ура!»

Вася смеялся. Нет, этот его новый знакомый, Левка Чайкин, славный парень, веселый и разговаривает как-то уж очень смешно. С таким, поди, никогда не заскучаешь. Зато Мишке совсем не было смешно. Он стоял надутый и обиженно сопел.

— Им правду говоришь, а они…

Левка с состраданием оглядел Мишку, его припухшее лицо, качнул головой.

— Ну, Пантагрюэша, ну, враль!.. — И уже другим тоном: — Вот что: иди вымой рожу и — умолкни. Не то я за себя не ручаюсь. Айда, Василь.

Левка легко, через ступень, запрыгал к дому. Только выбрался во двор — из сеней вышел бакенщик. Это был высокий кряжистый старик с густыми, побеленными сединой волосами. Он приветливо оглядел Левку.

— Чей такой будешь?

— Я к Борковым в гости.

— А, племяш Марии Николаевны… На рыбалку?

— На рыбалку.

— Ну, ни пуха, как говорят, ни пера вам. — И принялся работать по хозяйству.

Левка, как увидел деда, сразу про обелиск вспомнил: расспросить бы!

— Он у тебя не злой? — спросил Васю.

— Кто? Дедушка-то? Вот уж придумал!

— Поговорить с ним надо…

Выждав удобный момент, когда бакенщик присел на чурбак и достал черную прокуренную трубку, Левка подошел к нему.

— Дедушка, это правда, что вы партизана похоронили?

Дед Андрей сдвинул лохматые и тоже седые брови. Левка чуть оробел, подумал, что бакенщик рассердился за неуместный вопрос. Но дед ответил просто:

— Да, похоронил.

— Расскажите…

— Да что рассказывать-то, — проговорил бакенщик, раскуривая трубку. — Давно это случилось, да и история короткая…

Подошел Вася, присел возле деда, рядом примостился Мишка. Он так и не умылся и поэтому избегал смотреть на Левку.

— Жили мы тогда с бабушкой на этом же месте. Но только здесь не было ни этого дома, ни сарая. А стояли махонькая избушка да дырявый навес. Одно и было в ту пору хорошего — молодость наша и думка о счастливой жизни. А счастья мы, пожалуй, и не увидели б, кабы не грянула революция. Да не по вкусу она пришлась буржуям. Сколь всяких врагов сразу объявилось у трудового народа! Поналезли в Сибирь и белочехи, и французы, и англичане, и польские легионеры. А главное — адмирал Колчак с недобитыми офицерьем и буржуями. Загорелась огнем вся матушка Сибирь: гражданская война пошла. У беляков винтовки, пушки да пулеметы, а у нас, партизан, берданки да пики. Вот и попробуй, повоюй! Но народ не сломишь. Одни воевали, другие помогали им кто чем мог. Доводилось и мне помогать: перевозить партизан на другой берег. Спишь, бывало, ночью и вдруг — бах, бах, та-ра-рах! Такая пальба в лесу или в селе откроется, что из избы выйти страшно. И вот как-то после такой неспокойной ночи вышел я к бору леснику срубить. Гляжу, человек лежит. Подхожу к нему, а он, молодой, смотрит на меня и слезы в глазах. Шевелит губами, сказать что-то хочет, а голоса нет. Присел к нему, ухо ко рту приставил. Слышу говорит: «Фляжку…» А я жду, может, еще что скажет. Он громче и будто с досадой: «Фляжку, фляжку…» Два раза повторил и на реку показал. Посмотрел я, а сбоку у него фляжка висит. Пить хочет, думаю. Взял ее, отвинтил пробку. Он жадно смотрит на мои руки, а сказать ничего не может, только губами шевелит. Наклонил я фляжку, она пустая: давно, видно, воду выпил, бедняга. Побежал я в избу за водой. Прибегаю обратно, поднимаю голову партизана, чтобы напоить, я он уже умер!.. Всю жизнь теперь виню себя, что не смог напоить человека перед смертью.