Арина Рин - Тайна Волшебного Камня

Глава 1

Маленькая девочка по имени Сима крепко сжимала пухлыми ручками твердые, напряженные ладони своего старшего брата Антона. Она сидела в большом мягком кресле на веранде прекрасного сказочного замка, освещенного теплыми лучами утреннего солнца. Ее ласковое, нежное личико было совершенно беззаботно, словно ее не касались ни человеческие горести, ни многочисленные страхи, терзающие всякие сердца, в том числе и детские. Она радостно улыбалась, неловко дотрагиваясь до лица брата, печального, унылого, сломленного глубоким внутренним страданием.

– Антон, – весело сказала девочка, взъерошив ему волосы, – я знаю, что ты грустишь. Это плохо. Мне это не нравится. Если ты будешь грустить, мне тоже станет грустно, и тогда все мы будем несчастными. Разве это хорошо?

– Сима, – печально улыбнувшись, сказал тот, – я вовсе не грущу, тебе только показалось.

– Ах, как тебе не стыдно меня обманывать? – воскликнула девчурка. – Я хоть и ничего не вижу, но прекрасно все чувствую. И я знаю, что ты, братик, грустишь! Не грусти, прошу тебя! Это очень плохо!

Антон крепко сжал ее мягкие ладошки:

– Знаю, знаю, Сима, это и вправду очень плохо.

– Так почему же ты не развеселишься?

Он покачал головой:

– Не все так просто, милая моя. Иногда мы не способны управлять своими чувствами.

– Вот глупости! Если не мы, то кто же ими управляет?

Он хотел было сказать «страдания, которые дарит нам жизнь», но сдержался, ясно понимая, что столь суровые слова могут повергнуть в уныние ласковое создание.

– Я расстроен, Сима, потому что нам предстоит разлучиться. Сегодня я отправляюсь в академию графа Мирослава и вернусь домой не раньше, чем через пять месяцев. Все это время мы будем далеко друг от друга и не сможем видеться.

– Да, мамочка мне говорила, – задумавшись, сказала та, – но, знаешь, я хорошенько подумала и, в конце концов, решила, что это не так уж и плохо. Конечно, я буду всем сердцем скучать по тебе, и иногда мне будет очень одиноко, но зато когда мы встретимся вновь, представь, сколько будет радости! – она восторженно улыбнулась. – Я, наверное, подпрыгну к самому солнцу от счастья, и, может быть, в порыве удовольствия смогу разглядеть твое лицо… А ведь правда, вдруг так и случится? Знаешь, мне кажется, постепенно я начинаю забывать, как ты выглядишь, я все стараюсь оживлять в памяти твои строгие, зеленые глаза, папочкины ярко-синие, мамины – зеленые, но эти образы становятся все более смутными и неопределенными, как будто что-то уводит их от меня… Я, бывает, очень пугаюсь из-за этого, но когда мамочка сказала, что ты скоро уедешь, меня сразу охватила надежда, что я непременно стану видеть к твоему возвращению. Уж не знаю, в чем тут дело. Может, это лишь глупая, детская мечта, ведь мне всего одиннадцать лет. Но все же я буду мечтать. Никто мне этого не запретит. Ведь если ни на что не надеяться, то впору умереть, правда? И вот, я думаю, что если не перестану мечтать, в конце концов, обязательно смогу видеть. Когда ты приедешь, я непременно увижу и вспомню твое лицо, так что эта разлука, наверно, только на пользу. Вот почему, братик, я надеюсь, что в академии ты будешь очень веселым и добродушным со всеми. Тогда, зная, что тебе хорошо, мне будет еще приятнее мечтать, и мое желание наверняка исполнится.

Его душа изнывала от боли, когда он слушал ее, мучительно глядя в ее красивые, синие глаза, такие живые и яркие, но ровно ничего не видящие. Сима потеряла зрение не так давно, всего полгода назад, но многочисленные лекари, целители, маги и ведуны, к которым они обращались, уже сделали неоспоримое заключение, что бедняжка обречена на вечную слепоту. Несомненно, это стало жестоким ударом для их семьи; Аурелия, матушка Симы и Антона, несколько недель не говорила ни слова, находясь в каком-то безнадежном оцепенении, а Яким, глава рода Мироновых, казалось, утратил всякий интерес к жизни: он почти не ел, в делах королевского Совета, где занимал почетную должность, едва принимал участие, не спал по ночам и беззвучно плакал, глядя на свою бедную, ни в чем не повинную дочурку.

Что касается Антона, то едва ли надо говорить, в какое состояние он впал, узнав о трагедии, постигшей его горячо любимую сестренку. Когда это случилось, ему едва исполнилось шестнадцать лет и, наверное, он был самым несчастным в семье Мироновых. Пареньку казалось, что это он должен был ослепнуть, он, но никак не его маленькая, чистосердечная сестра. Его мысли неизменно возвращались к этому убеждению, и постепенно он отрешился от жизни, стал бесчувственным, холодным и смертельно печальным. Ничто, по-видимому, не могло умерить его печаль.