Лев Белов - Ыых покидает пещеру

НО НЕ САМАЯ ВАЖНАЯ, ХОТЯ В НЕЙ И БУДУТ ДАНЫ КОЕ-КАКИЕ СВЕДЕНИЯ, БЕЗ КОТОРЫХ ЧИТАТЕЛЮ НЕ ОБОЙТИСЬ

Бежать, во что бы то ни стало бежать! К такому решению Вовка Тутарев пришел не сразу — для этого ему понадобилось две недели.

Действительно, почему он, Вовка, который, кажется, уже имел право сам распоряжаться своей судьбой, поскольку перешел не во второй, не в третий, а в пятый класс, — почему он должен ходить на цыпочках перед вожатыми и выполнять буквально все их распоряжения и указания? И почему какая-то Галка Сверчкова, с которой в школе-то он даже и не разговаривал, имеет право делать ему замечания? Она, видите ли, вдолбила себе в голову, что ей ну просто необходимо взять над кем-нибудь шефство, и своей жертвой избрала его, Тутарева!

А что такое шеф? Это человек, из-за которого все смеются над подшефным. Шеф интересуется всем: когда Вовка встал, как вел себя на линейке, хватило ли ему компота во время обеда, чистил ли он зубы после ужина. В общем, шеф следит за каждым шагом своего подшефного.

Вовке казалось, что каждую секунду он может, невзначай обернувшись, встретиться с глазами Сверчковой. О, эти всевидящие зрачки! От них не ускользало ничто. Можно было подумать, что они обладают волшебным свойством видеть сквозь стены, палатки, стволы деревьев, шеренги пионеров, сквозь обеденные столы, пикейные одеяла, чердачные перекрытия и даже водную рябь.

Однажды Вовка нырнул с нависшей над речкой джиды в воду. Не успел он вынырнуть у другого берега Аксу, как до его ушей донеслись слова, произнесенные подозрительно знакомым голосом:

— Тутарев, кто тебе разрешил тут купаться? Ты же знаешь, что плавать позволяется только в бассейне!

— Опять шпионишь, — раздраженно проговорил Вовка, мысленно удивляясь внезапному появлению Сверчковой. — Доведешь ты меня, что я тебя поколочу!

Но девочка исчезла также неожиданно, как и появилась.

А вечером, во время линейки, Вовке влепили выговор. За что? За нарушение лагерного режима.

Если б это был единственный выговор! А то ведь таких наказаний накопилось с добрую дюжину. Речь шла уже об отправке домой. Спрашивается, что он такого сделал?

Один выговор получил только за опоздание — сорок пять минут дожидался Вовку второй отряд, собравшийся в поход за лекарственными растениями.

Другой выговор ему объявили за уклонение от дежурства по столовой.

Третий он заработал просто так, ни за что — шлепнул по спине пробегавшую мимо девчонку.

Четвертый выговор…

Но к чему эти перечисления? Ведь автор задался целью описывать приключения, а не наказания, и было бы расточительством пересчитывать все проступки Вовки Тутарева.

Можно лишь заметить, что, кроме обыкновенных выговоров, он имел неосторожность получить два выговора с предупреждением, три — с последним предупреждением и один — с самым последним предупреждением.

Дожидаться самого-самого наипоследнего предупреждения смысла не имело. И Вовка принял твердое и окончательное решение расстаться с лагерем. Бежать, чтоб хотя бы немного пожить без утренних и вечерних линеек. Без физзарядки. Без сигналов трубы на завтрак, полдник, обед и ужин. Без тошнотворных нотаций. Без скучных игр. Без умопомрачительных сборов, посвященных уходу за ногтями. В общем, безо всего, что ограничивало бы его, Вовкину, свободу,

Ему захотелось пожить одному, делать что вздумается, вставать когда хочется, купаться где угодно. А главное — не ощущать опеки осточертевшей Галки Сверчковой. Быть уверенным, что она не следит за каждым его шагом, не старается навязывать ему своих взглядов. Короче говоря, не отравляет ему существование!

Как-то раз Леонид Васильевич Тутарев, Вовкин отец; сотрудник городской газеты, специализировавшийся на происшествиях и отчетах о судебных заседаниях, удивил сына своими взглядами на людей.

Оказывается, каждого человека можно сравнить с газетным шрифтом.

Так, никчемных людей Леонид Васильевич сравнивал с нонпарелью. Он так и говорил: «Это разве человек? Нонпарель!» А нонпарелью, как узнал от отца Вовка, называется мелкий типографский шрифт, размер которого равен шести пунктам.

По мнению Леонида Васильевича, если человек приносит хотя бы какую-нибудь пользу людям, его уже можно называть петитом, равным восьми пунктам. Затем шли корпус (десять пунктов) и цицеро — двенадцатипунктовый шрифт, названный в честь древнеримского оратора Цицерона, чьи письма были впервые напечатаны шрифтом такого размера пятьсот лет назад.