— Эти пассажиры не признают прав человека и резолюций ООН! Они не уважают моего кооператива! Стало быть, они выступают против кооперативного движения, стало быть, они выступают против прогресса, стало быть, они враги правового государства! Стало быть, их следует объявить вне закона и произвести обмен валюты силой!..
Запахло стычкой. Чосек и Гонзасек выбрались из машины и встали рядом с Дылей.
— А что это за пузатая мелочь?.. Ну, усач, вытряхивай свои доллары, предлагаю сделать это свободно — в духе заграничной конституции!
Чернявый вперевалочку подошел к пану Дыле и протянул руку к его куртке. Белобрысые парни глядели пустыми глазами.
— Ну-ну, выкладывай, не вынуждай учить «резинкой»! Это больно и долго не проходит!..
Пан Дыля не был мастером кулачного боя. Он в совершенстве владел пистолетом и шпагой, но для сильного удара кулаком ему не хватало массы.
Не желая начинать первым, он отбросил руку нахала.
Чернявый подал сигнал, и в ту же секунду на пана Дылю бросились наймиты. Это позволяло использовать инерционную массу нападающих. Тем более что под ноги им метнулись Чосек и Гонзасек.
Все бандиты оказались на земле. Один, стукнувшийся о камень, разбил лицо. Другой держался за глаз и, видимо, не собирался участвовать в новой атаке.
— Ах ты, падла! — чернявый выхватил пистолет. — Зовите всех наших и глядите, чтоб не ушел ни один!..
Шофер вновь стал лихорадочно давить на клаксон. Из дома выскакивали новые белобрысые, какие-нибудь рязанские или тверские парни.
— Негодяй, — сказал пан Дыля. — Пользуешься обманутыми людьми! Вот и дети твои не будут иметь свободы выбора! Что ты сеешь, то они пожнут!
Чернявый выстрелил. Раз, другой и третий. В упор.
Все пули прошли сквозь тело, не задев жизненных центров. Пан Дыля шагнул к чернявому и отвесил ему крепкую оплеуху. Чернявый, опешив, бросился бежать, но таксист-частник и еще двое громил накинулись сзади.
— Бей, свидетелей не будет!
Используя приемы самбо, пан Дыля расшвырял и этих нападавших.
— Чосек, Гонзасек, — крикнул он, воспользовавшись короткой передышкой, — выбирайтесь отсюда самостоятельно! Да поживее! — И добавил так тихо, что друзья лишь с трудом расслышали его: — Вот он, последний час! Кто знал, что такое случится на родной земле?
Но ни Чосек, ни Гонзасек не последовали совету или, быть может, приказу. Они приняли участие в отражении новой атаки. Еще несколько здоровенных парней, рожденных матерями для защиты и украшения отеческой земли, но продавших себя негодяям, покатились на пыльную землю…
Последнее, что запомнил Чосек, лишь в самый крайний миг скрывшийся в бурьяне вместе с Гонзасеком, — Могилевчика, совавшего в карман украденные деньги, и таксиста-частника, поджигавшего машину, в которую бросили связанного пана Дылю.
Облитая бензином машина запылала свечой.
— По-ли-ция! — орал таксист, смеясь и танцуя вокруг огромного костра, поднимавшего в небо черный дым. — Пьяный пассажир сжег мою машину! А она была застрахована на два миллиона! По-лиция!..
Был вечерний час. На роковой улице не виднелось ни единого прохожего. То ли дома вокруг были сплошь под сносом, то ли это был район прихлебателей Могилевчика, — некогда было ни подумать, ни выяснить, — больно рыдало сердце.
Происшедшее казалось нелепым сном. Но, увы, это был не сон, это была ужасная реальность ужасной жизни.
Чосек и Гонзасек все же разыскали полицейского, — он сидел на лавочке перед домом с пустыми стеклами. Прежде чем ответить, он протер платочком запотевшую лысину, потом взялся за чистку лидериновой прокладки фуражки.
— Не суетись и не дрыгайся! — сморщился он, когда приятели наперебой заговорили о преступлении и призвали полицейского на помощь. — Сожгли пассажира? Чтобы завладеть его собственностью?.. Могилевчик?.. А, Могилевчик! По этому вопросу, граждане, надо обращаться не ко мне, а к министру внутренних дел, может, и повыше! Они там родственники через попа Гавриила, зятя Слямзеля… Вы услыхали и забыли!.. Мы охраняем законы, ребята, а когда их нет, мы не имеем права вмешиваться!
— Разве законы могут позволять беззаконие? — в отчаянии воскликнул Чосек.
— Цыц, — сказал представитель правопорядка, не переставая орудовать платочком. — Сжигают каждый день. Если я по каждому случаю буду трепетать и возникать, некому будет докладывать случаи!.. Тебе кажется, что сожгли. А суд скорее всего докажет, что она сгорела сама и меня лишат работы. Теперь, в эпоху повальной гуманности, остаться без работы — ого-го!.. Я вам сочувствую, но посочувствуйте и мне: у меня трое детей!..
Читать дальше