Михаил Самсонов - Тайну хранит пещера

Вскинул вверх к скалам глаза. Метрах в десяти-пятнадцати над землей, чудом зацепившись за вывороченные корни давно отжившего дерева, висело безжизненное тело.

Не узнав, но сердцем почувствовав, что это его внук, старик закричал что было сил и не услышал своего голоса…

Пчелы старательно выводили свою привычную мелодию.

«Почему пчелы? Откуда пчелы? Где я? Что со мной? Где старик с ножом?..» — Шараф открыл глаза. Над ним знакомый навес, чуть поодаль зеленеет палатка. А рядом… Рядом— дедушка… Ребята, Теплов… — «Как они здесь очутились? Метнет… Как сам Шараф здесь очутился?»

Лучом света в кромешной тьме промелькнуло все недавнее, страшное. Только теперь Шараф понял, какая зеленая птица тогда пронеслась рядом. И он заговорил, мучительно напрягая мысль, глотая с огромным трудом подобранные слова.

— Там… в реку упал старик. Он гнался за мной… с ножом… Это… он… был… был зеленой птицей…

Дедушка тихонько сжал руку внуку.

— Не надо говорить, не надо! Потом все расскажешь. Потом

Уж кто-кто, а он знал, что эта река никогда не отдает своих жертв…

Теплов отошел, сел за деревом, рассматривая найденный пасечником клинок. Эфес инкрустирован платиной, золотом, драгоценными камнями, на стальном полотне — высеченные арабские письмена.

«Немало лет ему… Но как он попал сюда, в горы, вместе со своими собратьями?»

Дедушка промыл царапины, густо покрывшие все тело Шарафа, какими-то настоями из трав, перевязал его, предварительно приложив к ранам «самое лучшее лекарство» — майский горный мед.

— Слава аллаху, переломов нет, — только и повторял он, вспомнив давно забытого аллаха, — ас этим мы быстро справимся.

Уже к утру Шараф настолько хорошо почувствовал себя, что хоть снова отправляйся в горы.

Друзья, спрятавшись за палаткой, давно уже поджидали, когда проснется Шараф. И, увидев, что он ворочается, мигом оказались рядом.

— Вот молодец, Шараф, что быстро поправился, — осторожно обнимая друга, ликовал Саша. А Арменак только пыхтел и протягивал Шарафу огромную кобру.

— С собой возьмем… в школу… в биологический кабинет… Вот как только сохранить ее, чтобы не испортилась? — И Арменак растерянно похлопал глазами.

Шараф улыбнулся.

— А мед зачем? Это же самое лучшее средство! Так забальзамируем твою кобру, тыщи лет пролежит.

— А дедушка даст мед?

— И мед даст, и флягу… Он же добрый! А для такого экземпляра ничего нельзя пожалеть. Такие кобры встречаются редко и водятся, в основном, только в Индии. Их называют «королевскими»…

К радости школьников, Нуритдин-ака разрешил взять и мед, и бракованную флягу.

— Раз нужно для науки, для пионеров и комсомольцев, берите. Давайте я вам помогу…

— А теперь пишите письмо в школу, что с ней там делать… — приказал он ребятам, когда змея очутилась во фляге. — Мы ее с первой же оказией отправим в город.

Письмо Ивану Степановичу — преподавателю биологии, сочиняли все вместе. Просили змею положить в пустой аквариум, что стоит в углу, заспиртовать ее, мед выбросить, флягу сдать в металлолом.

Вечером, по обыкновению, все собрались у костра, договорившись, что про события последних дней не будет сказано ни слова, пока Шараф окончательно не поправится. Тем более, о гибели страшного старика.

А говорить больше ни о чем другом не могли. И сидели молча, наблюдая за жадными языками пламени, с треском и хрустом пожиравшими сухой хворост.

Вдруг Жучка сердито заворчала, шерсть у нее дыбом поднялась на загривке, и со злобным лаем собака бросилась в темноту. И в тот же миг в отблесках костра, как из-под земли, появился старик. Он в неизменном халате и белой чалме, в руках — большой и, видно, тяжелый узел.

— Это он! Он! — в ужасе закричал Шараф. — Хватайте его! Он хотел убить меня!

Словно подкинутый пружинами, Теплов вскочил, сунул руку в карман и сделал шаг к неожиданному пришельцу. Тот спокойно поднял руку, останавливая его.

— Я — не он, — тихим голосом произнес старик и опустил узел на землю.

Нуритдин-ака молча показал гостю на кошму, протянул пиалу с чаем. «Как же так? Упасть со скалы в реку, значит побывать на том свете. A с того света не возвращаются…»

Но гостю вопросов не задавали. Ждали, что сам скажет. Было тихо. Только потрескивал костер, да с гор доносилось уханье филина.

— Бисмилля-ар-рахман-ар-рахим— во имя бога милостивейшего милосердного! — прошептал загадочный горец. Нуритдин-ака опять протянул ему наполненную до половины пиалу. Старик молча принял ее, сделал маленький глоток, оглядел всех отсутствующим взглядом, поставил пиалу перед собой, опустил низко голову, закрыл глаза.