Э. Конигсбург - Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире

Но Эмма тут же ткнула его кулаком в спину.

В кабинете я пригласила их сесть, а затем указала на ряды картотечных шкафов, которые протянулись во всю стену:

— Видите эти ящики? В каждом — папки. В них находятся мои тайны. В одной из папок — секрет ангела и Микеланджело. Так вот, я готова открыть вам этот секрет. Но поскольку моя информация явно ценнее вашей, то — справедливости ради — на вашем пути к этой информации должны быть препятствия. Препятствия будут такие: нужный ящик вы найдете сами. На это у вас есть ровно один час.

Я направилась было к выходу, но вспомнила кое-что еще:

— Да, только не вздумайте что-нибудь перепутать или поменять местами! Все мои папки стоят в особом порядке, который понятен только мне. Если окажется, что вы мне все перевернули вверх дном и я после вас ничего не смогу найти, — считайте, что наша сделка расторгнута.

— Спасибо за поддержку… — вздохнул Джимми.

Я рассмеялась и вышла из кабинета. Впрочем, ушла я недалеко: всего несколько шагов на цыпочках — и я оказалась в примыкающей к кабинету просторной кладовой, откуда мне было все видно и слышно.

Джимми мигом подбежал к картотеке и рывком выдвинул один из ящиков.

— НЕ СМЕЙ! — крикнула Эмма.

Он замер на месте.

— Эм, ты чего? У нас же всего час! Нельзя терять ни минуты!

— Лучше пять минут подумать, чем полчаса тыкаться вслепую! Дай мне карандаш и блокнот с того стола, быстро! — Джимми в два прыжка выполнил приказ, и Эмма принялась составлять перечень. — Значит, так. Вот список того, что мы ищем. Я беру нечетные номера, ты — четные.

— Я хочу нечетные!

— Бога ради, Джимми, бери какие хочешь!

Список у Эммы получился такой:

Джимми пробежал взглядом список.

— Я передумал. Хочу четные. Их на один меньше.

— И он мне еще говорит, что нельзя терять время! — взвилась Эмма. — Бери какие хочешь, только не тяни!

И дети взялись за дело. Работали они быстро, не отвлекаясь, лишь пару раз Эмма напомнила Джимми, чтобы он ничего не перепутал. Они проверили весь список — и четные номера, и нечетные. Они нашли и папки по Флоренции, и папки по аукционам, и почти по всем остальным пунктам из списка, — но ни в одной из них не оказалось ключа к разгадке «Ангела». Эмма мрачнела на глазах. Она взглянула на часы. Оставалось шесть минут.

— Думай, Джимми, думай! Где еще посмотреть?

Джимми прищурился. Он явно думал изо всех сил.

— Так. Где смотреть. Тут я уже рыл… тут ты рыла… тут опять ты рыла…

— Да что у тебя одни «рыла» какие-то — говори по- человечески!

— Убицца! Даже сейчас она придир…

— «Убицца, убицца»!.. Убицца… Уфицца!!! Джимми, ты гений! Она купила ангела у бывшего сотрудника галереи Уффици! Так в статье было написано. Ищем Уффици!

Дети мгновенно разыскали папку с надписью «Галерея Уффици». Папка была толстая и тяжелая. Еще не открыв ее, они поняли, что вышли на верный путь. Так оно и было. Именно в этой папке скрывалась разгадка.

Эмма больше не торопилась. Она прошествовала к столу, водрузила на него папку, расправила складки на юбке и торжественно опустилась на стул. Джимми подпрыгивал от нетерпения:

— Давай же, Эм! Время на исходе!

Но Эмма не собиралась спешить. Она раскрыла папку очень осторожно, словно боясь того, что ей предстояло обнаружить. Документ, который они искали, хранился в рамке, плотно зажатый между двумя стеклами. Это был листок бумаги, очень-очень старый и очень-очень ценный. На одной его стороне было написано стихотворение — сонет. Ни Эмма, ни Джимми не могли его прочесть, потому что он был на итальянском языке. Но они видели, что сонет записан изящными заостренными буквами; даже сам почерк писавшего был произведением искусства! И под сонетом стояла подпись: «Микеланджело».

То, что было на другой стороне листка, в переводе не нуждалось. Там были эскизы рук, торсов, а в центре — изображение хорошо знакомой им фигурки. Это был «Ангел». Первые наброски того, чему через четыреста семьдесят лет предстояло стать музейной загадкой. Великому гению пришла в голову великая мысль — и он тут же зарисовал ее на этом листке бумаги..

Эмма все вглядывалась и вглядывалась в рисунок, пока линии не начали расплываться у нее перед глазами. Она плакала. Слезы медленно текли по ее щекам, а она просто сидела и молча качала головой, прижимая к груди тонкую стеклянную рамку. Когда, наконец, она снова обрела дар речи, то заговорила шепотом, словно в церкви: