Олег Пелипейченко: Самое опасное в мире

Однажды субботним вечером мы с Холмсом задержались с отходом ко сну дольше обычного. Мне непременно надо было дочитать редкий труд по гнойной хирургии, взятый у коллеги на два дня под слово джентльмена. Поэтому я посвящал чтению каждую свободную секунду и довольно долго не обращал внимания на то, чем занимался Холмс.

Как оказалось, зря. Поворошив дрова в камине и вернувшись в кресло, я случайно глянул на Холмса — и с этой минуты начал краем глаза наблюдать за ним. Перед моим другом была разложена карта Англии, пришпиленная к обеденному столу множеством булавок. Точки на карте, из которых торчали булавки, Холмс аккуратно, сверяясь с каким-то грязным листком, соединял пунктирными линиями. Рядом, на журнальном столике, стоял арифмометр и лежали стопками самые разнообразные журналы и книги: от математических трудов г-на Эйлера до модных брошюрок некоей Блаватской.

За полчаса до наступления полночи Холмс отложил линейку и карандаш и устало, но довольно потянулся.

— Всё. Если в расчетах нет ошибки, дорогой Уотсон, то мне сейчас удалось совершить абсолютно невероятное. Я определил, где находится оккультный источник британского зла.

Менее всего я ожидал услышать такое заявление от Холмса, материалиста до мозга костей. Безмерно заинтригованный, я молча воззрился на него в ожидании пояснений. Однако он не спешил просвещать меня на сей счет и, улыбнувшись краем рта, опять уставился на карту, покрытую синей чернильной паутиной. Ну что ж, если ему так хочется держать паузу — пусть его. За годы, проведенные в обществе Холмса, я в совершенстве овладел искусством изображать полнейшее отсутствие интереса. Поэтому я лишь вежливо пробормотал «Вот как?» и вновь уткнулся в книгу — действительно интересную, надо сказать.

К чести моего друга, могу сказать, что за годы, проведенные в моем обществе, он в совершенстве овладел искусством не обращать внимания на показное отсутствие интереса (что иной раз немало меня задевало). Поэтому, когда я дочитал предпоследнюю главу и выглянул из-за книги, Холмс, напрочь игнорируя мое существование, уже заканчивал вырезать из карты многоугольник, образованный проведенными ранее линиями.

— Эта карта стоила восемь шиллингов, — заметил я небрежным тоном.

Холмс медленно нажал на ручки ножниц, и край большого бумажного лоскута мягко упал на стол, колыхнув пламя газового рожка. После этого Холмс положил ножницы рядом с письменными принадлежностями, повернулся ко мне и сказал непривычно мягко:

— Постарайтесь сегодня хорошо выспаться, милый Уотсон. Было бы просто замечательно, если бы завтра у вас была ясная голова и оказалось достаточно сил для… для, может быть, самого опасного предприятия за все время нашего знакомства.

— Хорошо, я сделаю так, как вы говорите, — ответил я сдержанно, пожелал доброй ночи и направился в спальню. Когда я протянул руку к дверной ручке, снизу донесся голос моего друга:

— Я все расскажу завтра. Не хочется портить вам ночь.

Ни слова не говоря, я закрыл за собой дверь.

Против ожиданий, спалось мне действительно хорошо, и пробуждение этим утром состоялось довольно поздно. Когда я вышел из спальни, на полу гостиной уже желтел огромный солнечный прямоугольник. Накидки миссис Хадсон на вешалке у входа не было: судя по всему, наша хозяйка решила выполнить вчерашнее обещание и нанести визит соседке, вдове барона Мортигана. Впрочем, для воскресного утра это было в порядке вещей. А вот то, что обеденный стол, сервированный для завтрака, оказался придвинут к стене, было явлением из ряда вон выходящим: миссис Хадсон, как истая приверженка тори, раз навсегда отвела место каждой вещи в доме и противилась даже самым малым изменениям существующего порядка. И уж совсем противоестественно выглядели стоящие на краю стола тарелка Холмса с остатками пищи и его чашка с недопитым чаем. С самого нашего знакомства совместная трапеза стала привычкой, затем освященной годами традицией, и никогда один из нас не съедал свою порцию в одиночку, если второй находился дома.

Но самой большой неожиданностью для меня оказалось поведение Холмса. Одетый в серо-зеленые брезентовые брюки и короткую куртку со множеством карманов и китайским иероглифом во всю спину, он сидел прямо на полу, разложив на солнечном пятне давешний кусок карты, и устанавливал в углах бумажного многоугольника небольшие зеркальца на подставках. Рядом с ним лежал туго набитый ранец армейского образца.