Павел Шуф - Улыбка лорда Бистузье

Старший сержант запаса Абдурахман Барханов стоял у окна, высоко подняв голову и, сильно шурясь, вглядывался в незримую быль — поверх оркестра, поверх все еще зеленых, живых садов, поверх тяжелых, с танк величиной облаков, нахлобученных на острые верхушки тополей, что встали цепью у горизонта — словно готовились взмыть в безудержную штыковую и пронзить облака, бесцеремонно оккупировавшие голубую высь, и только ждали боевого приказа, чтобы немедленно проучить захватчика.

Старший сержант запаса Абдурахман Барханов, стоя у окна, принимал парад у музыки и у своей давней фронтовой юности.

А когда оркестр умолк и мелодия, призвавшая к окнам больницы десятки ходячих больных, вновь улеглась отдыхать в меди полыхающих на солнце инструментов, дедушка Абдурахман, так и не шелохнувшись, тихо сказал:

— Стасик… Стелла… я слышу… Слышу листья…

— А что если здесь, в пустующей первой колоночке стенгазеты, поместить воспоминания участника войны? — подумал я.

— Хорошая идея! — сразу же согласился Сервер Мамбетов и хлопнул крышкой парты. — Давай спустимся в библиотеку. Это же секундное дело! И никаких хлопот…

— Зачем в библиотеку? — удивил я Сервера.

— За воспоминаниями, конечно, — Сервер окинул меня взглядом, в котором читалось недоумение. Он как бы говорил сейчас сам себе: вот не думал, что редактор нашей стенгазеты такой бестолковый и непонятливый…

Но вслух он произнес совсем другое:

— Попросим у библиотекаря какую-нибудь книгу фронтовых воспоминаний и перепишем кусочек. Можно еще из газеты. В газетах часто такие материалы печатают. «Бойцы вспоминают минувшие дни…» — что-то в этом роде.

— Не пойдет! — возразил я. — Нужно другое… Нужно, чтобы это был наш ветеран, свой, поселковый. Как думаешь, Стасик?

Стасик Барханов был третьим, кому совет отряда поручил выпустить стенгазету, посвященную Дню Советской Армии. Для того мы и остались после уроков, чтобы наутро газета висела на стене — ведь праздник уже завтра.

— Прав Володя, — сказал Стасик. — Давайте с моим дедом посоветуемся. Он подскажет…

— Слушай! — обрадовался я. — Не надо никаких его подсказок. Ведь твой дед в войну был танкистом, так?

— Танкистом! — подтвердил Стасик и не без гордости добавил: — Старший сержант запаса!

— Вот и говорю!.. — продолжал я, словно спохватившись. — Давай запишем воспоминания не кого-нибудь, а твоего деда. Случай фронтовой запишем. Интересно ведь, а?

А газета была почти готова. Оставалось заполнить лишь первую колонку.

И мы отправились за этой колонкой к Стасику домой. Портфели и рулон оставили в классе, решив, что вернемся сюда через часик-другой, чтобы довершить дело и прикнопить газету к стенду. Захватили с собой лишь тетрадку с ручкой — воспоминания бойца записывать.

Но во дворе дедушки Абдурахмана не было. Обычно он возился в саду.

— Чай пьет, — со знанием дела сказал Стасик. — Зеленый. Девяносто пятый. Около телевизора. Наверное, что-нибудь про войну показывают.

Но не оказалось деда и на застекленной веранде, у ступенек которой стояло два ведра, прикрытых листом фанеры. Телевизор скучал в углу, невостребованный. Стасик толкнул дверь, ведущую с веранды в комнату, и окликнул тишину:

— Дедушка, ты где-е?..

До нас донесся приглушенный голос из спальни.

— Уснул, что ли? — удивился Стасик. — Странно. Он к тихому часу не привык.

Мы протиснулись в спальню. Дедушка Абдурахман полулежал на двух высоких подушках поверх цветного одеяла. Он был в полосатом халате, в руках держал толстый альбом, а по одеялу рассыпались десятки фотографий.

— Дедушка, ты чего? — насторожился Стасик. — Заболел, что ли?

Дедушка Абдурахман как-то виновато улыбнулся и постучал пальцем в плечо.

— Колет? — догадался Стасик, — Осколок фронтовой опять беспокоит?..

Он поправил сползающие подушки и наклонился к деду:

— Тебе удобно?

— Все хорошо… Пройдет… А я вот фотографии посмотреть решил, вспомнить. Как праздник военный подходит — тянет меня к этому альбому, тянет. Душа болит, сердце ноет… А посмотрю снимки, загляну в глаза фронтовых друзей — и полегчает, отпускает. Это как перекличка наша боевая. Я их окликаю и они меня тоже. И живые, и…

Абдурахман-бобо умолк.

Я подтолкнул Стасика локтем: говори, мол, самое время.

Стасик понял, сел на край кровати и сказал:

— Дедушка, ты помоги нам, ладно?

— А что случилось, сынок? — сынками он называл всех — и собственного сына, и внуков, и всех нас — друзей Стасика.