Михаил Матюшин - Сокровища ангуонов

Поглазев еще немного, каратели мало-помалу разошлись. Возле нашего костра остались мы с отцом и Гамлер, которому отчего-то тоже не спалось.

Отец, спросил удэгейца о том, что он теперь будет делать с больной ногой. Тот сидел некоторое время молча, потом сказал, что днем найдет подранка-кабана — «его далеко ходи нету» — и станет ждать, когда заживет нога. Нет, мясо кабана не может испортиться, если положить его в ключ.

У этого простодушного лесного человека на все был готов ответ. Говорил он неторопливо, с продолжительными паузами, вероятно потому, что плохо владел русским языком. Однако это не мешало ему держаться с каким-то скромным достоинством. Судя по всему, его не очень удивила необычная обстановка, в которой он случайно очутился. Выкурив свою трубочку, он достал из необъятной котомки-рюкзака кусок вяленого мяса и, отрезав от него тоненькие ломтики, начал есть. Его лицо оставалось по-прежнему невозмутимым. Если бы я не видел своими глазами след пули, то никогда не подумал бы о том, что этот человек ранен. Впрочем, ел Сарл без особого аппетита, должно быть, нога беспокоила его, и он старался чем-нибудь отвлечься. Вскоре, завернув мясо в тряпицу, он выбрал из вороха сушняка узловатый корень и принялся вырезать из него какую-то фигуру.

Гамлеру, очевидно, надоело наблюдать за удэгейцем, и, пробормотав: «Дикарь», он ушел в свою палатку. Вместо него у костра расположился поручик Славинский. Равнодушно взглянув на Сарла, он завернулся в плащ и вскоре уснул.

Где-то высоко вверху шумели кроны кедров, а внизу было тихо и уютно; чуть слышно ворковал родник, да иногда пощелкивал-постреливал потревоженный костер, насмерть лаская сухие валежины.

Сарл сидел недвижно, лишь кисти его рук деловито орудовали острым лезвием ножа. Казалось, он не строгал крепкое дерево, а вязал невидимый чулок. Помнится, я очень удивился, когда вдруг увидел у него в руках вместо корня почти готовую фигурку изюбра. При свете костра широкие ноздри лесного красавца будто вздрагивали, трепетно втягивали воздух, словно чуя приближение соперника. Сарл улыбнулся:

— Все равно живой!

В этом его простодушном восклицании я не уловил и тени хвастовства. Он и не хвастался, а утверждал очевидный факт: искусство для него было так же естественно, как охота, добывание пищи, как сама жизнь.

— Сколько тебе лет, Сарл? — спросил отец и пояснил, коверкая слова: — Сколько солнца в тайге твоя ходи?

Удэгеец повернул к нему свое моложавое лицо и, щурясь на огонь, ответил слегка нараспев:

— Наверно, шибко много. Я все равно ветер. — И, полагая, что ответил достаточно ясно, он снова принялся невозмутимо орудовать своим тонким, как вязальная спица, ножом.

Кто бы мог подумать о том, что эти люди встретились не впервые.

Я не мог сообразить сразу, откуда возникла тягучая непонятная песня. Казалось, из-под корней старого ильма выбился еще один родничок и теперь тихонько, но уверенно вплетал свою грустную мелодию в тишину ночи… Густая темь охватывала бивуак: потухли костры, лишь наш продолжал гореть неярко, освещая лицо лесного человека. Он сидел, полузакрыв глаза, и негромко, едва шевеля губами, пел на своем лесном языке совершенно непонятную песню.

Мне и сейчас, много лет спустя, слышится эта песня, только слышится совсем по-другому: не просто мелодия, но озвученные события тех далеких и в то же время почти осязаемо близких дней и ночей. И вот сейчас, вспоминая об этих событиях, я, как прежде, вижу доброе скуластое лицо лесного человека, вижу рыжий, будто прихваченный огнем, бакенбард поручика Славинского и задумчиво-суровое лицо отца: он один в стане Гамлера понимал непонятную песню, для него пел Сандига… А мне, мужественному стрелку из лука, Монтигомо, вождю всех краснокожих, было тогда в общем-то совершенно безразлично, о чем пел старый удэгеец. Он мог петь о том, что в охоте на кабана ему помешали злые люди, способные стрелять в человека; он мог петь о том, что вот сидит у костра мальчонка с луком воина, хотя ему надо бы давно уже спать… Мало ли о чем мог петь лесной человек, когда ему больно?.. Откуда я мог знать, что Сарл, рискуя жизнью, пробрался в стан врага, чтобы помочь бежать курносому Монтигомо и его отцу, Большому капитану?..

Большой капитан. Так звали моего отца люди из рода Сандига. Он был первым русским, пришедшим в тайгу совсем не за тем, чтобы обманывать: его глаза не становились рысьими при виде собольей шкурки. Однажды он на своих плечах принес в стойбище полуживого мальчика, которого спас от голодной смерти в заброшенной яме-западне. Мальчик был сыном охотника Сарла… Наверное, и об этом пел в ту ночь у костра лесной человек, которого ранил поручик Славинский.