Сватоплук Грнчирж - Происшествие кончилось в пятницу

— Манес [2] Манес Йозеф (1820—1871) — выдающийся чешский художник , — выпалил Ирка.

Петронил все еще вспоминал, а Ирка продолжал:

— Маржак!

— Нет, не Маржак. Я даже не знаю такого художника.

— Наверное, Манес. Ну конечно, Манес. Улица Манеса! — воскликнул Петронил. «Отвези это на улицу Манеса!»

Ребята помолчали.

— А кто, собственно, тебе все это говорил? — спросил Ирка. — И вообще, что это? Какая–нибудь рация?

«Слушайте, — тихонько окликнул их Робинзон и присел на ступеньку.

Там кто–то свистит, — прошептал Ирка и храбро взял пудреницу в руку. Свист вдруг резко оборвался. Ирка протянул ее Петронилу и заметил: — А свистит–то плохо, фальшивит!

И начал сам высвистывать какой–то веселый мотив. Долго еще стояли ребята на лестнице у музея. Петронил умоляюще смотрел на друзей: что они посоветуют?

Ирка вздохнул:

— Поехали домой. Верни ее сестре, может, она объяснит тебе, в чем дело.

И вдруг неожиданно Робинзон начал размахивать у них перед носом своим каменным топором.

— Нет, — запротестовал он, — нет, пошли на улицу Манеса. Ведь пудреница нас просила. Пошли, и все.

Ирка попытался вспомнить, где эта улица находится.

Потом стали спрашивать у прохожих. Удивительно, но им сразу объяснили: «Тут неподалеку, где начинаются Винограды». И ребята согласились с Робинзоном.

— Рукой подать, — сказал регулировщик на перекрестке и кивнул в сторону музея.

— Главное, не надо ехать на трамвае, обрадовался Робинзон (у него оставалось всего шестьдесят геллеров на обратную дорогу).

«Подать рукой» — это было, конечно, преувеличение. А впрочем, улица оказалась не очень далеко.

И вот ребята наконец стоят в начале длинной, серой, скучной улицы. На стене дома табличка: «Улица Манеса».

— Я бы не сказал, что здесь нас ждут, — заметил Робинзон и переложил топор из одной руки в другую.

Ребята ничего не ответили. Наконец Ирка двинулся вперед. Ребята последовали за ним. Они шагали вдоль сумрачных домов. Рядом с простыми, строгими зданиями стояли дома, богато украшенные скульптурами, лепными украшениями в виде гирлянд цветов и позолоченными надписями на фронтонах, но однообразная серая окраска, облупившаяся штукатурка и мрачные подъезды делали их скучными и навевали грусть.

Но вот серое однообразие домов и тротуаров нарушила веселая пестрая стена, на которой теснились афиши. Строго говоря, это был деревянный забор между двумя домами. Петронил еще издали попытался разобрать большие красные буквы на самой яркой афише.

— Ц–и–р… цирк…

Какой цирк?

— П–при–бы–вает…

Но какой?

— Старая афиша, — махнул рукой Робинзон, — она тут с осени висит.

Они прошли еще несколько шагов и остановились.

— «Прибывает цирк Буш».

— Так и будем здесь топтаться? — громко спросил Ирка, в нетерпении поглядывая на уходящую вдаль улицу.

— А относились ли эти слова вообще к нам? Откуда и кому известно, что у меня есть эта штука? — И Петронил достал из кармана пудреницу.

Между тем Робинзон, которому всегда есть до всего дело, вытащил огрызок карандаша, одним махом зачеркнул слово «прибывает» и вывел крупно: «уехал». «Цирк уехал».

— Так, — удовлетворенно молвил он и добавил огромный восклицательный знак.

— Ой!

Это крикнул Петронил. И не без причины. Для того чтобы соорудить под восклицательным знаком точку, Робинзон так стукнул по афише зажатым в руке карандашом, что доска оторвалась и свободным концом едва не угодила Петронилу по лбу. Робинзон потерял равновесие, но тут же снова возвратился в исходное положение. А в общем ничего особенного не случилось. Петронил даже не упрекнул Робинзона.

Оторванная доска все еще слегка раскачивалась. Робинзон отодвинул ее, всунул в щель голову и в удивлении закричал:

— Посмотрите, ребята, вот это да!

Теперь стало ясно, что забор, оклеенный разноцветными афишами, закрывал пустырь. Во время войны здесь бомба угодила в дом. Остались лишь стены, подвалы да груды кирпича. Пустырь порос травой и лопухом. Тут и там стройные акации тянули к солнцу ветви, густо облепленные гроздьями белых цветов.