Владимир Владимиров - Повесть о школяре Иве

Дорога шла круто вниз. Вот и деревушка. Из нее навстречу Иву босоногий мальчуган гнал свиней. Они похрюкивали и бежали, тыкая друг друга рылами.

— Париж далеко? — спросил Ив мальчика.

— Вот он, — ответил тот, показав на туманную даль.

У дверей деревенских домов крестьянки поили коз.

В огородах пололи гряды. В фруктовом саду мальчик на дереве тряс яблоки, девочка ловила их в передник. Крестьянин звонко отбивал косу. Около низкой хижины в два оконца, с высокой соломенной крышей, у самой дороги старая крестьянка навьючивала ослика, обвешивая его глиняными кувшинами. Ив подошел к ней и приподнял шляпу:

— Добрый день, мамаша.

— Добрый день, паренек.

— Не продадите ли мне молочка немного и кусочек хлеба? Только денег у меня нет, но я вам заплачу вот этим.

Ив вытащил из своего мешка платье Урсулы и ее повязку и, протягивая их крестьянке, сказал:

— Очень долго шел я, устал, давно не ел…

Крестьянка молча рассматривала платье, поворачивая и выворачивая его несколько раз.

— Вот что, парень, откуда это у тебя женское платье? Если уворовал, лучше сознайся. Я тебе ничего не сделаю, но греха на душу брать не хочу и платья твоего мне не надо. Иди себе с богом.

Ив, всплеснув руками, воскликнул:

— О мамаша! Клянусь святым телом святого Августина, этого платья я не воровал! Пусть бесы унесут меня в ад, если я вам вру! Исполните мою просьбу, мамаша, и пусть господь бог даст вам место в своем прекрасном раю!

После всех этих священных и страшных клятв крестьянка не могла не согласиться. Кроме того, она обратила внимание на исхудавшее и измученное лицо юноши и, как все простые женщины, умела жалеть, а к тому же и платье было хорошей фландрской шерсти [32] Фландрия — графство на севере Франции. В XII веке Фландрия славилась выработкой шерстяных тканей. . Одним словом, мена состоялась, и Ив получил большой кувшин молока и порядочный ломоть хлеба, которые показались ему вкуснее всех съеденных им за всю жизнь кушаний. Подкрепившись, Ив ощутил прилив сил и бодро зашагал вниз по дороге рядом с крестьянкой, ее ослом и несколькими крестьянами той же деревни, направлявшимися на рынки Парижа.

Это был рыночный день, один из двух в неделю. Из всех деревень, мимо которых они проходили, люди тоже шли в Париж. На двухколесных тележках, на вьючных ослах и лошадях, в высоких корзинах за спинами крестьяне везли и несли овощи, яйца, фрукты цыплят, мясо, битую птицу, вино, дрова, древесный уголь и домашние изделия — холст, пеньку.

Когда вышли на большую Орлеанскую дорогу, влились в широкий поток людей, животных, тележек, повозок Гут были, кроме крестьян, горожане–ремесленники, монахи, паломники, возвращающиеся с богомолья из Испании, из Рима, жонглеры и нищие. Люди говорили, перекликались, повозки поскрипывали.

По мере того как этот людской поток двигался вперед, окружающие его поля, леса и луга порозовели, потом зазеленели, небо из белесого стало голубым, а даль все светлела и светлела, и наконец солнечные лучи сдернули с нее мглистую пелену тумана. В роскоши яркой зелени, между двух цепей холмов, извивалась широкая серебряная лента Сены, и на двух ее больших островах стоял город с башнями мостов, церквей, множеством домов, водяных мельниц и лодок на реке.

В толпе около Ива ехал молодой парень на осле, растопырив в обе стороны босые ноги. На шее у него висели гирляндой битые куры. Рваная шапчонка парня съехала на затылок. Когда снизу ослепительно засверкала Сена со своими притоками и посреди вод ее вырос город, парень запел веселую песню, мгновенно подхваченную окружающими:

Особенно пронзительно громко подпевала идущая рядом с парнем и глядевшая на него с восторгом девчонка с вздернутым носиком, смешно торчащими косичками и с корзинкой в руках, откуда выглядывали головы двух гусей.

«Где слышал я эту песню? — подумал Ив. — Ах да, звонарь Фромон». Ив сунул руку в карман и нащупал там сложенный листок бумаги. Ведь только прошлой ночью Ив сидел запертым в подвале замка Понфор над глубокой ямой тюремного подземелья, где нет света и так тихо, что слышно, как тяжело прыгают ядовитые жабы. Не жуткий ли это сон? Не призраки ли сновидения все те страшные люди — Клещ, барон? А Эрменегильда? О нет, она живая, настоящая! Ив помнит, чувствует ее поцелуй, слышит дрожащий от волнения шепот: «Прощай». Он сохранит о ней память, как о светлом луче в царстве мрака.