Сергей Заяицкий - Шестьдесят братьев

На месте, где была убита гиена, составили акт и зарыли труп в землю.

Селькор Артемьев все описал подробно и послал корреспонденцию в газету.

Потом босоногие ребята у дома Советов шныряли между трамваями и кричали:

— Новая провокация Антанты.

— Нападение гиены на пионерский лагерь.

Пассажиры говорили: — „Врешь“, но, вылезая из трамвая, все-таки покупали газету.

По всей округе пошли разговоры об удивительных событиях.

Теперь поняли, кто так страшно выл по ночам в лесу, кто сожрал дохлую собаку, кто напугал фабричную лошадь. Поняли, и кто скрывался в развалинах барской усадьбы.

Примус Газолинович Чортов оказался по выяснению личности просто-на-просто Семеном Куровым, который давно уже промышлял всякими темными делами. Убежав из милиции после пожара дачи, он скрывался в развалинах барской усадьбы. Он тоже слышал по ночам странный вой, но думал, что это воет собака. В пионерский лагерь он пошел в надежде поужинать, ибо один местный приятель, снабжавший его пищей, был за два дня до того арестован в кооперативе, где пытался сбыть фальшивую трехчервонную бумажку.

Андрюшу два раза вызывали в милицию давать показания. Там он узнал, что Примуса Газолиновича свезли в город для прививок, но один укус пришелся в голову, и он все же заболел водобоязнью. Болезнь, конечно, смертельная. Андрюша с грустью рассказал об этом Коробову.

— Нашел кого жалеть!

— А все-таки он меня в ту ночь приютил. Куда бы я без него в городе-то!

— Приютил с самым подлым намерением. Видит — парень лапшистый, давай, мол, его использую.

— Оно, конечно, верно.

— Надо, Стромин, относиться ко всему без ложной чувствительности.

Скоро началась в полях уборка — кипела работа, — а потом наступило время, когда солнышко все раньше и раньше стало прятаться за леском, а на березах там и сям блеснули желтые листочки, словно седой волос у стареющего человека. Ночи становились холодные.

Андрюша что-то стал задумываться.

— Скоро в город, — говорили пионеры.

— Что ж, лето провели с пользой.

— Ерша читать обучили.

— С писаньем у него плохо.

— Ну, это на следующий год.

— А ты чего куксишься? — спросил Коробов у Андрюши.

— Да ведь сам знаешь, мое положение неопределенное.

Все помолчали.

— Ладно, — зевнул Коробов, — чего раздумывать-то. Не пропадешь.

В воскресенье к Коробову приехал его отец — столяр — повидать сына, а кстати рыбу половить. Он был большой любитель рыбной ловли.

Коробов пошел с ним на реку, а когда, проводив его, вернулся в лагерь, весело сказал Андрюше.

— Ну, вот. Хочешь с нами жить?

— Как с вами?

— А так… У нас, конечно, тесно, но отцу помощник нужен, да мы с тобой и на одном сундуке уляжемся. Хочешь?

Андрюша даже сначала не поверил.

— А объем я вас?

— Отработаешь. Отец не из жалости берет тебя. Говорю, помощник ему нужен, а ты на работу ловок.

— Работу я, конечно, знаю. Ну, спасибо… Ай здорово… как вышло… Хорошо-то как.

С этого дня он перестал задумываться, а напротив, был первым запевалой в песнях и первым заводилой в играх.

А осень подступала быстрыми шагами, и однажды утром пионеры проснувшись увидали все небо в низких серых тучах. Мелкий, как сквозь сито, дождь пронизывал до костей.

Начали собираться.

— А хорошее было лето, — говорил Коробов, — и поработали всласть и много любопытного видели. Я, Стромин, дневник записывал. А с гиены даже рисунок срисовал.

— Похоже?

— Да, как сказать, — не очень.

Все засмеялись. Коробов тоже.

— Я — художник неважный.

Месяца через три, идя по улице, Андрюша встретил своего дядюшку, он хотел было пройти мимо, но передумав, вдруг остановил дядю за локоть.

— А? — сказал тот, обернувшись и, должно быть, узнав Андрюшу, нахмурился.

— Вы мне тогда три рубля дали, позвольте отдать, — сказал Андрюша, вынимая из кармана ту самую засаленную бумажку.

Дядюшка так и остался стоять с разинутым ртом и с трехрублевкой в руке.

— Что это ты таким именинником? — спросил вечером Ваня Коробов.

— Долг один уплатил, — гордо отвечал Андрюша, — очень не люблю, когда долги.

В комнате столяра приятно пахло клеем и политурою. Сам Коробов и его жена. Ваня и Андрюша сидели за столом возле русской печки и ели щи.