Всеволод Нестайко - Необычайные приключения Робинзона Кукурузо и его верного друга одноклассника Павлуши Завгороднего в школе, дома и на необитаемом острове поблизости села Васюковки

Нервничаю я, всё время удочки дёргаю, да только червяков на крючках вытаскиваю. Хоть самих червяков ешь. Тьфу!

Сам понимаю, что время неподходящее для уженья, что клюёт или рано утром, или под вечер, но мне от этого не легче. Не ждать же до вечера — живот же так подтянет, дойду же совсем. Кончилось тем, что зацепил я крючком за корягу и леску оборвал. Пропал крючок — один из лучших, что ты мне подарил. Рассердился я, плюнул и пошёл к торбе с харчами — не мог больше терпеть. Как дорвался, полторбы съел. Лёг на поляне животом вверх, дремать начал и незаметно уснул… Долго, должно быть, спал, проснулся, потому что почувствовал, что печёт. Солнце жарит — шкварчит на небе, как яичница на сковородке. Притронулся рукой к лицу — щёки огнём горят. Обжёгся я на солнце. Пошёл водой умылся — печёт. Мокрой земли приложил — печёт. Вспомнил — сметаной или кислым молоком нужно. Да где же её взять — сметану! Вот тут я впервые почувствовал, что необитаемый остров — это необитаемый остров, а не наш колхоз «Светлая заря», где сметаны целые озёра. А мне бы сейчас хоть ложку, хоть пол-ложки. Ох же и печёт! Залез я в шалаш. Темно в нём, холодок. Полежал я немного, хоть и печёт, да жить нужно. Нельзя же двадцать восемь лет в шалаше пролежать. Вылез я, взял топор, нож твой и пошёл вырезывать топорище. Нашёл хороший сухой сук, вырезал топорище, начал ножом обстругивать и вдруг занозу в палец загнал. Да такую болезненную — под самый ноготь. Сразу палец в рот. Сосу — не высасывается, зубами давлю — не выдавливается. Иголкой бы! Иголкой бы сразу вынулась… А где же иголка? В село за иголкой бежать надо. «Беги, чего же ты не бежишь?» — сам себя спрашиваю.

Чуть не заплакал я от бессильной злости. Такую нужную вещь, как иголка, забыл! Взял крючок рыболовный, начал ковырять. Но боюсь — ковыряю осторожно. Там же на конце крючка зазубрина: как загонишь, то, мало того что с занозой, ещё и с крючком в пальце ходить будешь. Ох, и намучился я. Мокрый стал. А занозу всю не вынул — маленький кончик остался. И потом долго болело. Хорошо ещё, что не нарвало.

Солнце начало садиться, и я снова почувствовал аппетит. На торбу даже смотреть боялся — знал, что если подойду к торбе, то завтра придётся землю грызть. Рыба, только рыба могла спасти меня от голода.

Я опять закинул удочки. И на этот раз мне повезло. Ох, Павлуша, как я обрадовался, когда вытащил наконец первого пескаря! Был он маленький, как палец, но для меня он был дороже полуметровой щуки, которую мы с тобой поймали прошлым летом. Я даже поцеловал его, этого пескарика. Потом пошли окунишки, краснопёрки, карасики… Я так увлёкся, что не заметил, как перевернулась жестянка с червями. А когда увидел — они уже расползлись по всему берегу. Я даже подскочил. Ой! Без червяков и рыбы не будет. Бросился я на колени, стал ползать по берегу и ловить. Но большинство уже в землю позабиралось, попряталось. К тому же темнеть начало. Еле я четверть банки насобирал… Рыбу больше не ловил, решил червяков экономить.

Разжёг я костёр, почистил ту мелюзгу, что поймал, взялся уху в старой кастрюльке варить. Варю и замечаю, что очень быстро вода выкипает — всё время доливать приходится. И под дном что-то шипит и шкварчит. Присмотрелся я — батюшки, да это же моя кастрюлька течёт-протекает! И как же это я раньше не заметил, что там дырки! Чуть не заплакал я от горя. Что же я теперь делать буду! В такой кастрюле только глину месить, а не уху варить. Это же решето, а не кастрюля. А другой у меня нет и взять негде. На необитаемом острове я.

Хорошо было Робинзону Крузо. Всё нужное выбрасывало ему на берег море после кораблекрушений. Всё абсолютно, даже деньги.

Захотел двенадцать топоров — на́ тебе двенадцать топоров. Захотел шёлковые рубашки — на́ тебе шёлковые рубашки… А мне хоть бы одну кастрюлечку, что не течёт. Хоть бы махонькую. Да где там! Дождёшься тут в плавнях кораблекрушения! Дудки! Хоть сто лет жди! Только один раз тут было настоящее кораблекрушение. Это когда киевский охотник Сидоренко ружьё утопил, да какая мне польза от этого. У меня своя берданка есть. А то ещё когда-то дед Саливон в город на базар картошку вёз и перевернулся. Да разве он даст добру пропасть — до полуночи бороду в воде мочил, по картофелине со дна собирал. Потом неделю улиток и водоросли из бороды вычёсывал. Нет, на кораблекрушение мне нечего и надеяться!

Похлебал я с отвращением недоваренной ухи, какая ещё не успела вытечь, пожевал полусырой рыбы и сижу.

Уже совсем стемнело. Даже звёзд на небе не видать — облачно. Лишь угольки в догорающем костре тлеют. В животе холодно стало, и оттуда в сердце страх пробирается — скользкий и противный. Надо что-то делать, отвлечь себя. Полез я в шалаш, нащупал фонарик, присветил. Нашёл тетрадь свою по языку (ты же знаешь, я и тетради и грамматику взял, чтобы дед думал, будто я у тётки учить буду). Карандаш отыскал в торбе… Тебя это удивляет, правда,— не уроки ли я учить собрался? Нет! Да будет тебе известно, что Робинзон Крузо на острове дневник вёл, записывал все события, которые с ним происходили. Что же я — хуже его! Я же, как и он, на необитаемом острове. А на необитаемом острове без дневника нельзя.