Дмитрий Крутиков - Голуби

А Митька губы скривил.

— Пролетариат! Тьфу, твой пролетариат. Тоже подумаешь. Велика цаца — мужичье.

Озлился Ванька, не стерпел, цопнул Митьку. Насилу ребята разняли.

Успел Ванька однако помять поповича.

Рассказывал Савеличу о стычке.

Ухмыльнулся Савелич. Одобрил.

— Так ему. Ты, брат, не уступай. Самостоятельным будь!

С ребятами Ванька бегал на площадь, где обучали красноармейцев. Забавно.

Ходят роты. Рассыпаются в гибкую линию. Ложатся, невидимого врага стреляют.

А потом сядут в круг, беседу ведут. Один среди них, видно, старший, объясняет.

Слушает Ванька. Говорит старший ни дать, ни взять то же, что Савелич читал в книжке.

Мать перестала к обеду приходить.

— Некогда. Раненых подвозят. Бельища кучи.

Ванька обедать в прачечную бегал. Среди лоханок с грязным намыленным бельем наскоро хлебал жидкие щи и выкатывался, чтобы матери не отсвечивать, не мешать.

Случалось при нем подвозили раненых. Ванька следил, как разгружали санитарные двуколки. Слушал.

— Сила их, братцы, небольшая. Однако офицерье одно и пулеметов тьма. Сыплет, гад, нет никакой возможности терпеть. Обратно и мы ему всыпаем. Намедни от Корниловского полка раз покурить оставили. А какой случай вышел...

Слушает Ванька рассказы. Кулаки сжимает.

— Кабы не мамка — пошел бы на войну.

Полковник больше недели во двор не выходил. Видно некогда. Как-то утром заглянул Ванька в щель. Заглянул и рот раскрыл. Глядит, глазам не верит.

— Вечером вчера турмана черные дома были. А сегодня?..

Ну дела, вот так дела!

Закрыта полковничья голубятня, а за косяком бьются белые, как кипень, трубачи. Вылететь хотят. И ни одного черного.

— Променял, не иначе, решил Ванька.

Побежал Савеличу рассказать.

Не удивился старик.

— Пусть меняет. Его дело такое. Меняй да меняй.

Не в духе был. Однако на голубей пришел взглянуть.

Посмотрел, похвалил. Полковника все же выругал.

— Буржуй. Тут тебе судьба республики решается, а он в голубки играет.

Росла тревога. Ширилась. Заползала во все углы.

Неспокойно в городе. На углах, на заборах — приказы.

— Осадное положение.

Глухо-наглухо закрывались на ночь ставни, замыкались ворота. Часто ночью, просыпаясь от духоты в маленькой комнатушке, Ванька прислушивался, тревожился. Шум не прекращался и ночью. То двуколка прогремит, то конные проскачут, то одиночный выстрел, взбудоражит собак и лают они потом долго с подвывом.

— Жутко.

По утрам, на заре, долетали в город глухие выстрелы. Словно где отрывисто в барабан били. От долетавшего гула дребезжали в окнах стекла.

Не устоит город. Сдадут. Не удержат белых.

С полудня началась неразбериха.

Ванька на улицу. Ванька на площадь.

— В чем дело? Что за шум?

— Эвакуация.

Спросил одного, другого.

— Что за слово?

Объяснили.

— Белые в двадцати верстах. Говорят фронт прорвали.

Ванька с ребятами бегал то туда, то сюда. Смотрел. Из комиссариатов выгружали ящики. В толпе сплетни.

— Золото вывозят. Награбили и вывозят.

Ванька к Савеличу.

— Золото вывозят.

Рассердился Савелич, молоток в угол швырнул.

— Врут, черти! И кто это треплется? Не верь никому. Бумаги вывозят разные, дела.

В обед мать пришла.

— Эвакуация.

Ванька буркнул:

— Знаю.

— Лазарет наш уходит. Велели за расчетом приходить.

Невесело было за обедом.

Мать ела не ела, слезами в тарелку капала.

Ванька сопел, хмурился.

— Выйдет Митька-попович прав. Досадно.

После обеда ушла мать. Уходила наказывала:

— Не уходи со двора. Неровен час...

Ваньке и самому тошно на улицу показываться.

Пошел, сел к голубятне. Стал из старой консервной банки голубям кормушку мастерить.

Мастерит, а тоска гложет сердце.

— Придут белые. Опять плохо будет пролетариату.

Прислушивался к далеким выстрелам.

— Стреляют. Ишь грохают. Интересно, наши или нет.

Случайно перевел Ванька взгляд на свою голубятню. От неожиданности даже банку из рук выронил.

Сидит на голубятне черный турман.

— Не иначе полковничий.

Ванька вскочил, крадучись подошел к полковничьему забору и оглядел двор. На дворе ни души. Только куры возились в навозе да петух затеял драку с индюком.

В иное время Ванька досмотрел бы драку до конца, но не теперь.

По-кошачьи подобрался к веревке, распутал узел и опустил косяк.

Высыпали сизаки. Забегали, заворковали.

Ванька присел в углу двора. Дух притаил.

Турман перекосил на сизаков голову, поглядел, словно подумал, и, перегнувшись через обрез крыши, плавно скользнул в голубятню.