Андрей Светлов - Каникулы

Последнее время мне часто снится один и тот же сон. Радостный, и в то же время тревожный. Радостный — потому, что в этом сне я возвращаюсь в своё детство. Тревожный — потому, что каждый раз, когда я просыпаюсь, детство уходит. И я снова просыпаюсь худым небритым дядькой, в кабине огромного магистрального грузовика. В котором лежит какой — то ненужный и неглавный груз в ненужный и неглавный город. Среди десятков таких же пыльных и уставших грузовиков, стоящих на стоянке в каком — нибудь транзитном городе. Я просыпаюсь с улыбкой, потому, что только что побывал в детстве, и с грустью, потому, что оно безвозвратно ушло. И возвращается ко мне только в снах.

В доме, где живут мои родители, есть арка. Она напоминает странный переход из одного пространства в другое. Снаружи дома — яркое солнце и зелень, а пройдешь под аркой — и попадаешь в совсем другой мир. В мир прохлады и тени, без единого лучика солнца. И громада десятка этажей, которые словно уплотняют воздух в арке, делают его как будто ощутимым, густым, и создаёт ощущение, что переместился в пространстве. Я не очень люблю ходить под этой аркой, и когда не тороплюсь, предпочитаю обходить её вокруг дома. Но когда времени мало, приходится проходить арку насквозь. Я каждый раз стараюсь проскочить поскорее, чтоб ни одной лишней секунды не находится в этом странном переходе.

И в своём сне я спешу. Я приехал из далёкого рейса и позвонил маме, что приехал и через несколько минут буду дома. Как обычно, въехал во двор, развернул огромную громоздкую машину и поставил её под домом, в трёх шагах от арки.

Взял маленькую сумку с документами, по привычке махнув на остальное рукой: «Потом заберу». Подмигнул одиннадцатилетнему пацану со стареньким велосипедом — «Орлёнком», который серьёзно смотрит с черно — белой фотографии в рамке на приборной доске. Себе самому двадцать с лишним лет назад. Запер кабину и пошел к подъезду через арку, по привычке поёжившись. Потому, что с ласкового солнышка предстояло шагнуть в холод под аркой. И вот тут случилось необычное. Под арку я зашел взрослым дядькой. А во двор вышел одиннадцатилетним пацаном. Тем самым. Как будто в секунду переместился из сегодняшнего дня в другой такой же июльский день, но только на два с лишним десятка лет назад. Одежда на мне оказалась другая. Футболка от спортивной школьной формы с английским алфавитом на груди, выгоревшие до белизны короткие шорты с оторванным на уголке кармашком, и растоптанные сандалии, которые больше времени проводили на багажнике «Орлёнка», чем на ногах. Однако на плече по — прежнему висела сумка с документами, панелью от автомагнитолы и увесистой связкой ключей. Я ощутил толчок радости и тревоги. Радости — потому, что моё тело снова стало легким и послушным, и тревоги, потому, что идти домой теперь не следовало. Мама, конечно, не поверит, что её взрослый сын, имеющий серьёзную работу, снова стал мальчишкой.

Ещё, чего доброго, вызовет кого следует. Сперва растерявшись, я прошел через арку обратно. И ничего не случилось. Я вышел наружу не взрослым, а всё тем же мальчишкой. Который, правда, помнил всё, чему научился за прошедшие годы. Который мог, при желании, развернуть огромный грузовик с четырнадцатиметровым полуприцепом и поругаться с любым гаишником. И рассчитать выгодность любого рейса. И научить любого другого мальчишку быстро ездить на карте — маленькой детской гоночной машинке с моторчиком от мотоцикла, потому, что я помнил, как проработал больше десятка лет детским тренером.

И тут я испугался. Испугался того, что у меня заберут мой грузовик — ведь маленькому не место за рулём. И того, что отдадут в детский дом — ведь мама меня скорей всего не узнает. И я решил, что нужно, во что бы то не стало спрятать грузовик на стоянку, но в этом своём сне я почему — то не мог это сделать один. И мне пришла в голову мысль — к кому идти, как не к своим воспитанникам — спортсменам. И я пошел к Саше с Димой — самым быстрым гонщикам, которым было по 14 лет. И там меня ждала неудача.

Они не узнали меня, хотя я доказывал, и приводил примеры из наших поездок по соревнованиям. Мало того, что не узнали, так ещё и чуть не отпинали. Оставалось одно.

Идти к Артёмке. Артёмке, который скучал в поездках по папе с мамой и боялся засыпать один. И тихо плакал, если с ним на ночь никто не поговорил. Который пришёл заниматься в семь лет, и на первых соревнованиях после заезда его ловили все механики.