Валерий Елманов - Крест и посох

Это была страшная сеча, и изъязвленный зеленой кровью твари заветный меч почти тут же покрылся несмываемыми пятнами ржавчины, на глазах сжирающей благородную сталь. Задыхаясь от зловония, Всевед из последних сил продолжал рубить аморфную массу. Из-за своих ран та давно утратила былую неуязвимость. Даже получив свободное пространство, она сумела лишь отползти подальше, в другой противоположный угол, с трудом волоча за собой посох Всеведа, прочно застрявший в ее теле. Застыв там, она продолжала злобно пульсировать, ожидая, пока стянутся раны и у нее вновь появится возможность почти мгновенно и бесследно исчезнуть. На дрожащих от неимоверной усталости ногах, тяжело опираясь на иззубренный меч, в пяти шагах от нее стоял старый волхв, непримиримо взирающий на быструю регенерацию тканей чудовища, но уже не знающий, что еще можно предпринять.

В ужасе от увиденного, прикусив до крови нижнюю губу, чтобы не закричать, застыла на верхней ступеньке лестницы Доброгнева. Она отчаянно хотела помочь Всеведу, но понятия не имела, каким образом это сделать.

Внезапно в ее памяти нескончаемым калейдоскопом, неустанно меняя друг друга, а зачастую и повторяясь, вновь стали мелькать цветные картинки. Среди них наиболее часто появлялась одна, с тремя крестами на невысокой горе и пригвожденными к ним людьми. Особенно отчетливо видела Доброгнева среднего, с усталым, измученным от страданий лицом, необыкновенно добрым и кротким выражением глаз и какой-то табличкой на груди с нанесенными на ней загадочными письменами. Капельки крови, не успевая запечься, медленно стекали из ран на запястьях и тяжело падали на песчаную светло-коричневую почву. Почти не отличаясь от нее цветом, они тут же сливались с нею и становились трудно различимыми.

— Я вспомнила, — прошептала она еле слышно, не решаясь сразу произнести то, что так неожиданно всплыло в ее памяти. Лишь окончательно уверившись в своей правоте и в том, что ей это не почудилось, не пригрезилось, она проговорила во весь голос: — Я вспомнила, что может погубить эту тварь. Кровь распятого. Так сказали они...

Лицо волхва поначалу озарила вспышка надежды, но затем оно вновь потухло.

— Я слышал о нем, — тяжело дыша, ответил он. — Но это было далеко отсюда и больше тысячи лет назад. Для нас это знание бесполезно, хотя...— И волхв повернул лицо к отцу Николаю.

Все время, пока Всевед сражался с мерзкой тварью, священник беззвучно шептал молитвы, которые ему под большим секретом поведал в юности товарищ по духовной семинарии. Предназначались они для защиты от злых темных сил, но то ли потому что читал их отец Николай с пятого на десятое, а не как положено — от начала до самого конца, то ли потому, что они были изначально неверны по своей сути, но действия не производили никакого. Сейчас он, окутанный с ног до головы нестерпимым зловонием — тварь была всего в четырех шагах, хотя и не обращала на него ни малейшего внимания, — просто стоял и смотрел на нее.

Всей душой жаждал он помочь волхву и вступить в схватку с этой мерзостью. Но в то же время какая-то маленькая подленькая частичка сознания, затаившись в укромном уголке, тихонько благодарила Бога за то, что он в данный момент оказался прочно пригвожден к стене. Одна мысль о том, чтобы просто коснуться этой гнусности и мерзости, навевала на него нечеловеческий ужас и непреодолимое отвращение.

Он не услышал, как шептала девушка, а донесшийся до его ушей чуть погодя ее громкий голос тем не менее не оставил следа в его сознании. Лишь позже по ответу волхва он понял, о чем она говорила, но старый язычник был прав, и взять откуда-то кровь Иисуса было делом еще более нереальным, нежели достать с неба Луну. Однако еще чуть погодя он внимательно оглядел свои запястья, не перестающие болеть, и, переведя взгляд на волхва, увидел, что и тому сейчас пришла в голову такая же мысль. Не желая высказать ее вслух, Всевед тут же отвернулся и вновь стал обреченно и с ненавистью созерцать почти восстановившуюся тварь.

«А может, все-таки попробовать?» — мелькнула робкая мысль у отца Николая, и он, как мог осторожно, пошевелил кистью левой руки. Вспыхнувшая острая боль едва не заставила его закричать во весь голос, но усилием воли он сдержал себя. Лишь крупные капли пота, немедленно проступившие на широком лбу, выдали его мучения. «Нет, нет, — громогласно возопило его сознание. — Я не Христос и к тому же пригвожден не полностью, да и руки мои прибиты не к кресту, а к обычной деревянной стене. Нет, из этого ничего не выйдет. Пользы это никакой не даст, зато даст боль — страшную, неимоверно жгучую боль, которую невозможно выдержать простому обыкновенному человеку. Пусть я служитель Божий, пусть на мне лежит больше ответственности, чем на других людях, но ведь пользы-то не будет. Зачем же нужны такие страдания, которые ничего не дадут». Он перевел дыхание, еще раз еле заметно попытался пошевелить на сей раз запястьем правой руки и вновь ощутил адскую боль. Отец Николай зажмурился, стойко перенося первый и самый острый ее приступ, и тут новая мысль пришла ему в голову: «Но ведь вполне возможно, что и Христос не ведал, что его мук и страданий достанет для искупления грехов всего человечества. Очень может статься, что и его терзали сомнения — хватит ли мук, ниспосланных ему судьбой, чтобы покрыть ими, как белоснежной пеленой, всю грязь, мерзость и гнусность погрязших во грехах людей. Да, он говорил о грядущем для него царствии небесном, но, может, Иисус лишь успокаивал себя этим, на самом же деле доподлинно не зная — не понапрасну ли будет свершен его подвиг. Так же и ты теперь, — и тут же пришла новая мысль: — Да, но его никто не заставлял выдергивать руки через шляпки гвоздей, а ведь это, скорее всего, намного страшнее и больнее, чем когда их вбивают в кости. Я не Христос, а испытание должен выдержать вдвое тяжелее. За что мне это? Во имя чего?»