Галина Гампер: Крыло

Как ты омыт, как ты приподнят
На серой медленной волне.
Твои мосты летят, как сходни.
Два сфинкса дремлют на корме.
А мы в каютах, как в квартирах.
Мы чаек возле окон кормим.
Читаем яркий <���Атлас мира>,
Шестое наше чувство — море.

Герои-солдаты, герои-солдатки,
Вы насмерть стояли у Средней Рогатки.
У Средней Рогатки. Ни шагу назад.
Вам в спину морозно дышал Ленинград.
Морозно, могильно и непобежденно.
Он каждому здесь доверял поименно.
О, светлая память, седая печаль!
О, женские руки, варившие сталь!
И детское плечико — тоже подмога.
Как смотрит минувшее — гордо и строго.
Герои, врага обратившие вспять.
Склонитесь, знамена, и взвейтесь опять.
Склонитесь и взвейтесь над городом славы,
С Московской заставы до Невской заставы,
Багровым пунктиром кольцо описав.
Сердца ленинградцев — особенный сплав.
Мы правы, мы живы, и солнце в зените,
И павшие — рядом в суровом граните.

О вьючное слово — верблюдик-двугорбый.
Мыснова, мы снова
В Сахаре и в Гоби.
Все дальше, все тише,
Ни вскрика, ни всплеска.
Ты высказать тщишься
Наивно и дерзко
От века доныне
В безумном терпенье —
Такую пустыню,
Такое смятенье!

Мы дети параллельных линий,
Домов, что выстроились в ряд.
И лишь туда идут машины,
Куда им палочкой велят.
А мы течем все вдоль да сбоку.
Течем гуськом, наверняка,
Как чудом вдетая в иголку
Иссиня-черная река.
Над нами трубы, трубы, трубы,
Взамен оркестров и знамен.
Их силуэты четки, грубы,
Их дух, их дым не покорен.
Над городом, как вне планеты,
Наотмашь зачеркнув закат.
Дымы восходят, как поэты,
Медлительно и невпопад.

Работа кончилась к пяти,
Как раз к пяти и небо смерклось,
И вдруг наметились пути.
Как будто мелом на примерке.
Едва нащупывая связь,
Стою, цепляясь за перила.
Зима ли просто началась,
Или прозренье наступило?

Нет, это все не то, не то.
Не удалось. Прости.
Линяет праздник шапито,
Стареет травести.
Пацанка, пеночка, Гаврош,
Старуха, бойкий чиж.
И дома радости на грош,
Куда ж ты так спешишь?
Верхом на палочке, верхом.
Быстрей, папье-маше!
Зачем стращать меня грехом?
Ведь он мне по душе.
Он впору мне, он мне как раз,
Как джинсы и седло.
Ах, я забыла, что у нас
И по ночам светло.

Прошвырнусь-ка я, тоску свою
Развею,
Эх, под зонтиком японским
По Бродвею…
По Бродвею, по проспекту,
По шоссейке.
Посижу, па свежеетруганной
Скамейке,
Повздыхаю, повдыхаю
Ароматы
И вернусь в неграновитые
Палаты.
Ни пылиночки на темной
Полировке.
Все как следует у божьей
У коровки:
Юбка-клеш в цветной горох
По моде,
Детки на небе и лето
На исходе.

Ходят, спины коленом,
воронихи.
Кто осмелится сказать им —
старухи
Каждой от роду
не более века,
Комарова —
их сосновая Мекка.
На кладбище
вспоминают супруга
И пекутся
о давленье друг друга.
Поднимаются чуть свет,
пишут книжки,
Голубеют их мальчишечьи
стрижки.
Все ощупываю спину
ладонью:
Вдруг пора уже в их стаю
воронью?

Вечер памяти
В Доме писателя.
А на сцене
Все старые-старые
На подбор,
Будто дерево к дереву
Где-нибудь
В золотом заповеднике.
В их очках
Отразились юпитеры,
Блещут Марсы
В их рифмах отточенных.
Вечер памяти
В Доме писателя
Место памяти —
В сердце, в предсердии

Себя не мучая,
Стоит ничья.
Уж коль плакучая,
Так в три ручья.
Заиндевелая,
Один костяк
Я в горе белая,
А мне никак.
Не выдам слезы вам.
Хожу одна
В лесу березовом
Черным-черна.

День влажен и слоист
И полон тайных сил,
И падающий лист
Полнеба заслонил.
Как будто пол-лица
Закрыл усталый мим,
Чтоб знать не до конца
Все то, что мы творим.

Здесь что ни дачник —
все то хром, то сед
А что ни лес —
скамейка да лужайка.
И в радость мне
отчаянный сосед,
Тот самый
пионерский лагерь <���Чайка>.
С восьми утра
он, мне не даст уснуть
Просвищут мимо
голые колени,
И я, очнувшись
от июльской лени,
Сажусь за стол
и отправляюсь в путь.