Марина Мартынова - Соната для флейты и альта

Спина уже привыкла, задубев,
К змеиным, обжигающим ударам.
Однажды бросят в океана зев
Меня — еще не старым.
Усталым сном сменился гром цепей
На краткий час — и вновь полуживого
Влекут к веслу — и возглас «Веселей!»
Плеть подкрепила снова.
Так день за днем по капле жизнь моя
Из тела тощего сочится в поры.
О, знаю, в неизвестные края
Уйду я скоро.
Но в тех краях чем буду я без вас -
Без плети, без весла и без цепей гремучих?
Так сросся с тем я, от чего угас.
Что бьет и мучит,
Что если избавленье там, в раю.
То намертво вцеплюсь я в цепь свою!

Мир перевернутый сжат до предела
В капле дождя на окошке моем.
Вот бы душа отстранилась от тела:
Глянуть в нее, как в оконный проем!
Что я увижу? На загнанной кляче.
Неисправим, все вперед и вперед
Едет, затем, что не может иначе,
Едет за правдой сеньор Дон Кихот.
Криком «Распни!» исцеленный калека
Метит в соавторы новых Голгоф.
Пред человечностью у человека
Невозместимых все больше долгов…
Капля дождя на окошке набухла,
Слишком для тяжести этой мала,
И взорвалась хрупкой россыпью, будто
Выдержать больше не в силах была…

Переполненная чаша
Тихой струйкой изливалась,
И кроваво расползалось
По столешнице вино.
Перепуганное детство
Тихомолком в угол жалось,
И в глазищах расширялось
Темной немоты пятно.

Перепаханное поле
Жизни, смерти, драк, сомнений
Все сливалось в боль и жалость
Переломанных судеб.
Перемятое терпенье
Глухо в бунт перерождалось -
И, казалось, еще малость -
Лопнет небо в сотни неб…

Перерезанное горло
Больше страшным не казалось:
Что‑то вдруг со всеми сталось -
То ль привычка, то ль усталость
Мертвой хваткою сильна.
Перекошенной личиной
Дно угрюмо издевалось,
Мертвой зыбью продолжалась
Гробовая тишина.

Переполненная чаша
Вдруг пустою оказалась
В перевернутом пространстве
Неразгаданных миров.
И в обратной съемке струйка
Тонкой змейкой извивалась,
Легким дымом удалялась,
Высветляя в воду кровь.

О боль и трепет каждого заката,
Когда с тревогой глупой смотришь вдаль:
Не навсегда ли свет ушел куда‑то?
Не навсегда ль?
О боль и трепет каждого рассвета,
Когда с тревогою — взойдет иль нет? —
В каемку неба глядя, ждешь ответа:
Не брезжит свет?
О смерть отчаянья, спокойного и злого,
Прыжок в пучину с черного моста -
Тот страх во сне: вдруг не проснешься снова?
Вдруг позади — черта?..

У конюшни, в навозной луже,
Только мухам зеленым нужен,
Бьется, корчится человечек -
За чужие грехи ответчик.
Тонет, желтую жижу пьет…
Лишь ленивый его не пнет.
Лишь ленивый не кинет камень,
Не разжижит лужу плевками…
Мальчик, мальчик — в чем виноват он?
Что на свет родился когда‑то?
За кого он несет ответ
В той игре, где ответа нет?
Он не знает — он только терпит,
Сердца птичий смиряя трепет.
Чистый–чистый в луже лежит:
Он слезами своими омыт.

Моцарт, Моцарт! Зачем ты уснул так рано?
Там, в зеркальном проёме ждал тебя Он -
Черный твой Человек — иль не знал ты — странно -
Что злодеев рождает гениев сон?
И что в недрах твоих зародилось твое созданье -
Твой Сальери, тебя отравивший вдруг
Жаждой почестей здешних? Твое призванье
Погибает, раздавленное признаньем…
Сын ли, пасынок ты Гармонии?.. Гаснет звук…

Моцарт, Моцарт, зачем ты уснул безмятежно?
Так безгрешно доверчив, так светел, что глух и слеп:
Пожирает тебя изнутри так легко и нежно
Червь, рожденный в тебе — и ты теперь просто склеп…

Моцарт, Моцарт! Зачем ты уснул однажды,
Не окончив свой Реквием?.. Да не ты ли
Сам себе заказал его? Смерти жажда -
С жаждой жизни в обнимку в одной могиле.
И когда сочинял ты первые такты,
По пятам за тобой брела твоя слава -
Иль бежала она впереди? Разве не так ты
Обращал вино свое в уксус — в отраву,
Много лет хранимую для особого случая,
Когда вырастет новый хозяин львиного прайда,
Когда Моцарт бездарно уснет — или лучше:
Доктор Джекиль выпустит своего Хайда -
Того, кто допишет тебе за тебя твой Реквием,
Поверяя алгеброй такты последние — звуки посмертные
Те, в которых сольются в одно семейство
Гений твой и твое — твое! — Злодейство!