Секст Проперций - Любовные элегии

Проперций часто иронизирует над своей влюбленностью. По мягкости, по деликатности иронии мы легко отличим Проперция от Тибулла и Овидия, его собратьев по элегическому цеху. Наш поэт с улыбкой смотрит на себя со стороны, как будто он – персонаж из комедии Теренция. Его ирония легка и вездесуща. Именно эта способность улыбаться самому себе позволяет поэту дистанцироваться от подруги и говорить о любви несерьезно . Более того, на наших глазах Проперций потворствует этому превращению: Цинтия-подруга становится Цинтией-книгой, разговор о любви переходит в разговор о поэзии вообще. Когда в конце Третьей книги поэт, обращаясь к Цинтии, пишет пять прослужил тебе лет , остается только догадываться, о какой службе идет речь: о любовном рабстве ( servitium amoris ), о сочинении стихов или о том и другом? Кому же, собственно, служит Проперций: Цинтии или своей музе?

Многие элегии выстроены по законам античной риторики: стихотворение начинается с посыла (утверждения), который (которое) подкрепляется цепочкой доказательств (примеров). Поэт, действительно, риторичен, подчас даже излишне риторичен, но его риторические приемы зачастую автопародийны. Давая волю иронии, Проперций доводит мысль до абсурда, или же цепь логических построений неожиданно обрывается – и стихотворение резко меняет сюжетный вектор. Так, например, обстоит дело в элегии 3.11. Проперций начинает словами женщина помыкает мной как ей заблагорассудится . За почином следует перечень античных героев, «порабощенных» женщинами, но вдруг этот реестр прерывается: Проперций ставит читателю подножку, и тот валится на землю, успевая заметить, как поэт вводит в стихотворение новый сюжет – противостояние Александрии (Клеопатры) и Рима (Октавиана). Вот еще один пример риторических сатурналий: в элегии 3.14 Проперций убеждает римлян перенять законы спартанского воспитания девушек – ради того чтобы влюбленным соотечественникам было вольготней добиваться благосклонности подруг.

Часто говорят о нонконформизме Проперция. Да, поэт не желает поступать на государственную службу и заявляет об этом во всеуслышанье. Согласно Д. Бонаменте, он отвергает ценности, значимые для римского общества: богатство, военную славу, даже семейную жизнь как таковую (Бонаменте 9). В стихотворении, где Октавиан Август назван богом (что это – запредельная лесть или все та же вездесущая ирония?), во время предполагаемого триумфа над парфянами Проперций собирается стоять в стороне, обнимая подругу (3.4.15), а следующее стихотворение (3.5), по мнению М. Хаббард, начинается, в пику военным приготовлениям Августа, словами Амур – бог мира; мы, любовники, поклоняемся миру (Hubbard 81). Проперций иногда нахваливает Августа, но и в похвалах прячет шпильки; в 25 году до н. э. (год выхода Второй книги элегий) Август вряд ли симпатизировал поэту, напоминавшему о кровопролитных гражданских войнах, в которых принимал участие будущий император: о Мутине и Филиппах или о Перузинской войне (2.1.27–29). Чуть позже, говоря о победе при Акции и о спасении Рима Октавианом (3.11.49–50), поэт не удерживается от восклицания: город, владеющий всем миром, испугался угроз Марса в юбке (3.11.57–58). Безусловно и то, что, входя в круг Мецената, Проперций последовательно отстаивает право на собственный голос, право поэта писать не под диктовку нового режима.

Тем не менее, говоря о нонконформизме Проперция, важно помнить о связи поэта с его временем. 20-е годы I века до н. э. – первое мирное десятилетие в Риме, который в течение целого столетия раздирали гражданские войны. Октавиан Август (Августом его стали величать с 27 года до н. э.) отказывается от территориальной экспансии: он ни в коем случае не собирается расширять границы империи до парфянских Бактр (ср. 3.1.16). Несмотря на слухи о близящейся войне с парфянами и на действительно имевшие место угрозы со стороны Рима, соглашение с Парфией (21 до н. э.) было достигнуто дипломатическим, а не военным путем ( Cambridge Ancient History 263). Да, это был pax Romana , римский мир (или, лучше, мир по-римски), но это был мир после целой чреды гражданских усобиц. Они – и поэт и император – предпочитают мир войне, хотя в случае Проперция война с Цинтией не затихает до конца Третьей книги и захватывает часть Четвертой.

Возвратимся к утверждению Бонаменте. Если честолюбивый римлянин все же мог добиться славы в приграничных войнах, то богатство , которое итальянский ученый приводит в числе ценностей, значимых для римского общества, ценностью не было. Под нападками Проперция на чересчур роскошный образ жизни иных римлян подписались бы не только Цинциннат и оба Катона, но и сам Август, «щеголявший» своей непритязательностью. Как известно, император носил одежду домашнего покроя и любил простую пищу: грубый хлеб, мелкую рыбешку, влажный сыр, отжатый вручную, и зеленые фиги второго сбора (Светоний 73–76, пер. М. Гаспарова).