Чарльз Буковски - О любви

225 дней как поросла травой
и ты знаешь больше меня.

кровь у тебя забрали давно,
ты сухая палочка в корзинке.

оно так бывает?

в этой комнате
от часов любви
до сих пор тянутся тени.

уходя ты
забрала с собою
почти всё.

по ночам падаю на колени
перед тиграми
что не оставляют меня в покое.

чем ты была
вновь не случится.

тигры меня отыскали
и мне все равно.

лебеди тонут в трюмной воде,
сорвите знаки,
опробуйте яды,
отгородите корову
от быка,
пион от солнца,
отнимите лавандовые поцелуи у моей ночи,
вышвырните симфонии на улицы
как нищих,
приготовьте гвозди,
иссеките спины святым,
оглушите лягушек и мышей кошке души,
сожгите чарующую живопись,
обоссыте рассвет,
любовь моя
мертва.

и я помню нож,
как трогаешь розу
и выступает кровь,
а любовь трогаешь так же,
и когда хочешь выйти на трассу как
грузачи мчат тебя по внутренней полосе
лунный свет с ревом
выматывают тебе храбрость,
отчего трогаешь тормоза
и на ум приходят картинки:
портреты Христа висят там
или Хиросима,
или как твоя последняя жена
жарит яичницу.

трогаешь розу так же
как опираешься сбоку на гроб
мертвых,
как трогаешь розу
и видишь как мертвые переворачиваются
у тебя под ногтями;
нож
Геттисберг, Выступ, Фландрия,
Аттила, Муссо…

что могу я разобрать в истории
когда та сводится
к трехчасовой тени
под листком?

и если ум калечится
а роза кусается
как собака,
говорят
у нас любовь…

но что я способен разобрать в любви
когда все мы родились
в разное время и разных местах
и встречаемся только
фортелем столетий
и случайностью трех шагов
влево?

хочешь сказать
что любовь какую я не встретил
меньше себялюбия
что зову я ближним?

могу ль я теперь сказать
с кровью розы на кромке ума,
могу ль я сказать теперь когда планеты вертятся
и тонны силы пуляют в конец пространства
чтобы Колумб выглядел ребенком юродивым,
могу ли сказать теперь
что из-за воплей моих в ночи
не услышанных,
могу ли сказать
что я помню нож
и сижу в прохладной комнате
и втираю пальцы в свисток часов
и думаю невозмутимо
об Аяксе и слюнях
и железнодорожных наседках за золотыми рельсами,
а настоящая любовь моя в Афинах
600
А или Б,
пока у меня за окном
на лету спотыкаются голуби
и в дверь
что пережидает пустую комнату,
розам не выбраться
и не вобраться,
или любви или мотылькам или молнии —
я б нипочем не сломался вздыхая
или не улыбнулся; могли б пустяки
вроде мотыльков и людей
существовать как оранжевый солнечный свет на бумаге
деленной на девять?

Афины сейчас за много миль
и одну смерть от меня,
а столы грязны как черт
и простыни с тарелками,
но я смеюсь: это не взаправду;
но взаправду оно, делено на девять
или сотню:
чистое белье есть любовь
что не чешется
и не вздыхает.

сижу по ночам на кровати и слушаю как ты
храпишь
с тобой я познакомился на автостанции
и теперь дивлюсь твоей спине
тошно-белой и заляпанной
детскими веснушками
а лампа разоблачает неразрешимую
грусть этого мира
по твоему сну.

мне не видно твоих стоп
но положено думать что
стопы весьма чарующи.

ты чья?
ты настоящая?
думаю о цветах, зверюшках, птичках
все они выглядят более чем хорошо
и так явно
взаправдашни.