Клементина Бове - Ужель та самая Татьяна?

Когда любезные господа пожилые,

На пальто её значок увидев,

Вскакивали, будто на сковородке

Задницы им поджаривали черти.

А она-то, простота святая,

Улыбалась и уж так благодарила,

Вот села, потупив очи прескромно.

А что ж? Да она и не скрывает!..

И Евгений тогда пустился

В обычные досужие разговоры,

Вспомнив всё, что слышал когда-то где-то:

О материнства стороне моральной,

Выборе имени,

пелёнках,

кормлении грудью

И какая у беременных диета,

И об анестезии эпидуральной.

Сидели и обсуждали всё это,

Будто для первой после стольких лет беседы

Лучше не могли найти предмета.

По этой линии в час пик изо дня в день

Одни и те же ездят пассажиры

И все расспрашивают; а она не может

Всем каждый день рассказывать иное:

Сегодня – двойню ждёт; а завтра – будто с мужем

Решили сохранить ребёночка, больного

уже в утробе; послезавтра – вовсе

что после оплодотворения in vitro

Дитя-феномен появиться может;

Или – что пара геев заказала

Ей малыша вынашивать примерно…

Так могут и спросить в конце концов:

«Так может, вы вообще ещё невеста?» —

И больше ей уж не уступят места.

Вот и Евгений наконец

Спросил: «А кто ж его отец?»

«Ах… это Фред».

«Его я знаю?»

«Безусловно нет», —

Поспешно возразила тут Татьяна,

Сама его вообразив весьма туманно.

И тягостная воцарилась тишина.

«Как ты изящен», – молвила она.

«Ах да… спасибо, – отвечал Евгений, —

Да я на похороны. Смена поколений:

Мой дедушка велел всем долго жить…»

В ответ Татьяна, не поняв: «Прикольно!» —

Бестактность ляпнув глупую невольно…

Тут голос из динамика сказал:

«Следующая – Лионский вокзал».

Не зная, что сказать, они сидят,

А за окном плывет роскошный сад,

Тропический [2] Поезд, следующий по линии 14 парижского метро, на подъезде к Лионскому вокзалу проезжает искусственный тропический сад, видный в окно вагона. .

(Тут отвлекусь: одно воспоминанье —

Как я мечтала в детстве подглядеть

В окно, как прыгают мартышки

И змеи ползают средь зелени густой.)

И распахнулись двери. Остановки

Здесь объявляют до сих пор

Не только по-французски…

«Bajada el lado izquierdo».

В те годы детские, когда всё было ново,

Отца спросила я: «А это что за слово?»

Он объяснил мне: это для испанцев —

Вдруг выходить им на одной из этих станций?

(А мне одиннадцать, и за спиною ранец;

Я знать не знаю, кто такой испанец,

И, вовсе никаких других не зная стран,

Воображала инопланетян,

Пластичных и упругих как резина,

Проворнее мартышки и мартына,

Их мириады

толпы

массы

Рвутся в бой

Едва вагон распахивает двери – и гурьбой

Бросаются они в сад, в джунгли и в пампасы.)

Но возвратимся же к нашим героям:

Их воспоминания куда серьёзней.

Взгляните вы на них! Обоим туго.

Глядят внимательно на что-то вдалеке…

Так отползают друг от друга

Креветок пара на песке.

А мысли так и бегают по кругу.

Ни та, ни та не варит голова.

Им столько хочется сказать друг другу,

Но не приходят нужные слова.

Да, так бывает, если всё прошло, забылось даже.

И только голос внутренний один нам правду скажет:

«Мы оба трусы».

«А ты куда?» – спросил Евгений.

«В Национальную библиотеку.

Я каждый день туда мотаюсь

Вот в это время. Так что можем

Мы встретиться ещё разок случайно…»

Да он же деда хоронить…

Вот дура! – осеклась Татьяна.

Но, по счастью,

Бестактности Евгений не заметил:

Он размышлял как раз, что будет делать

Назавтра в час столь ранний… «А зачем

Тебе в библиотеку?»

«Я грызу

Гранит науки. Тему доктората

Себе я выбрала и ею занимаюсь…»

«Ах вот как? И каких наук ты станешь доктор?»

«Искусствоведения. С темой, правда, скромной:

Ты ведь не слышал никогда про такого

Художника – Гюстава Кайеботта?

Нет, не трудись: его никто не знает.

Он мастер девятнадцатого века,

Считается почти импрессионистом;

На самом деле – четче прорисовка предметов,

И более классичен – он ведь был и коллекционером;

Ты мог видеть разве что самые знаменитые его работы —

Париж под ливнем, здания времен Османа,

На речке баржа или под зонтом

Мужчина с женщиной…»

«Да знаю я Кайеботта», – сказал Евгений.

«Вот это да! Ты всё на свете знаешь!»

Что ж, поневоле выдала Татьяна