Юлия Качалкина - Редакция

Булочкин. Да о чем, о чем ты?

Лина. Плохое что-то. Не так. Неправильно всё это.

Булочкин (морщится) . Ой, да брось, прошу тебя! Предчувствия, сны, видения… прямо, начало века какое-то! Всё – фигня. Напишем статейку, замнем скандал с фельетоном заодно. А то вон как – Хесину-то и по мордам, и Охина сейчас еще зарплату урежет, чую я. Чего ему, Фальцвейну? Ему ж лучше будет, дура! Популярнее он станет, понимаешь? Он у нас в ногах валяться должен! Счастливым быть! (Пытается приобнять Лину. Та его отталкивает.)

Лина. Отстань ты, пожалуйста! Чуть что – сразу руки! Не о поэте я вашем.

Булочкин. Дура ты, дура! А я то надеялся… эх!!!..

Лина качает головой.

Затемнение. Действие переносится на трамвайную остановку возле метро Сокол. Раннее утро того же дня. На остановке трое. Двое – старики дама бальзаковского возрастастоят. Они не вместе. Ждут свой трамвай. Один – мужчинав черной кожаной косухе – привалился на скамейке в глубине остановки. Кажется, спит. Дует холодный пронизывающий ветер. Идет редкий колючий снег.

Женщина (переминаясь с ноги на ногу. Поправляет сумку на плече) . Ой, чёй-то зябко как! И трамвая нет, окаянного! Деньги только дерут каждый месяц по-новой, а ходить по расписанию – это у них Пушкин будет! Мерзавцы!

Старик (опирается на палочку) . А вы на работу? Рань такая еще.

Женщина. А то куда ж? Вы что, батенька, думаете, кто-то за меня работать будет? Э, нет. Таких нет уже. Все перевелись. Как своего похоронила…

Старик. Я не знал. Простите…

Женщина. Да ничего. Вы ж не нарочно. Да и не секрет это. У нас весь двор знает. И соседний тоже.

Старик (помолчав) . А от чего? Помер-то от чего?

Женщина. Пил он. Как собака пил. Ну, зашили его, – доктора зашили. Говорили, поправится, работать еще пойдет. А он… ой (начинает плакать) , а он, соколик, и не проснулся однажды. Трогаю его… лежит себе. Лицом к стеночке. Кровать у нас… у стенки была. (Плачет.)

Старик (подходит. Трогает за локоть, успокаивая) . Да вы не плачьте, милая. Всё быльем порастет. Спокойнее ему там. Не мучается, непутевый.

Женщина (похлопывая его по руке. Кивает) . Плачу вот… а потом всё замерзнет, кожу стянет, совсем страшилищем стану. (Пытается улыбнуться.) А я ведь красивой была. Да-да. Он меня знаете как называл? Розанчик, говорит, мой! Свет очей моих!

Старик. Поэтом что ли был?

Женщина. А вы откуда узнали? Поэтом. И его даже печатали. В Комсомолке. Три раза. Надежды подавал.

Старик. Э-эээээ…

Женщина. Да вы не сомневайтесь! Он такие надежды подавал, что другим и не снилось!

Старик. Верю я. Верю.

Слышен стук колес. Провода в небе потрескивают – приближается трамвай.

Женщина. А вот и карета! Долго мы ждали.

Собираются садиться. Вдруг вспоминают, что на остановке есть еще один. Тот, что спит.

Женщина. Вы садитесь, вы долго будете… а я вон того разбужу. А то проспит. Потом еще час ждать будет. По такому морозу-то… эй! Мужчина! Трамвай!

Мужчина в косухе не шевелится.

Женщина (подходя ближе. Трогает его за плечо) . Эй! Мужчина! Да что ж это вы, а? Чой спите-то так крепко? (Трясет его за плечо.) Пьяный что ли… (Трясет сильнее. Внезапно он падает на землю. Из рук вываливается помятый номер «Первопечатника», раскрытый на странице с фельетоном. Мы теперь видим, что это Хесин. Лицо у него бледное до голубизны.) А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!! А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!! (Закрывает рот руками, потом обхватывает ими голову. Воет.) Умер! Мертвый! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! Господи, родимый! Замерз…

Никто ее не слышит. Старик сел в трамвай. Состав гудит, собираясь отходить.

Женщина (склоняясь над телом. Пытается укутать его. Зачем-то снимает свою шапку и кладет ее Хесину на шею.) Зачем же ты, голубчик….. зачем же… о-о-о-о-о-о-о-о… ты не бойся, слышишь? (Гладит его по волосам.) Ты только не бойся. Он еще приедет, твой трамвай. Он обязательно приедет. Этот – бог с ним. Старик-то наш успел. (Улыбается.) А твой приедет. Вот увидишь. И повезет тебя в далекий край. Дальше любых рельс…

Склоняется ему на грудь. Затемнение.

Занавес

Звучит стихотворение. Голосом Хесина.