Наталья Арбузова - Мы все актеры

Друзья тихо спивались без него. Ну, не так уж и тихо. Процесс пошел семимильными шагами. Спускалась сверху, из такой же коммуналки, учительница, жена Ворохова, получившего ленинскую премию за Ромашково. Последним в списке, после всего начальства. Почетное последнее место, чтоб все знали, кто на самом деле всё сделал. Так вот, жена Ворохова брала меня за рукав и говорила на ходу: я больше не могу. Позднее Ворохов научился пьянеть от одного кефира, а после лег в гроб. Уж сколько их упало в эту бездну, разверстую вдали. И зачем нам не живется на немытых лестницах? не бегается вприпрыжку вкруг сетки сломанного лифта? невесело глядится в его заплеванную шахту? Отчего не спасает покорившееся нашей воле дело? не радуют жена и подросший сын в уютной, обжитой шестнадцатиметровой комнате? Что нас так томит в удаче и неудаче? Север ли глядит на нас ранней темнотой сквозь тюлевые занавески? встает в снах, привезенных из суровых командировок? Может быть, нам достались места, не утвержденные как среда обитания? в особенности, если Москву сложить с Западной Сибирью и поделить пополам? Мы, может быть, хотим туда, где ни шуб, ни свеч совсем не надо? Какого рожна нам нужно? и успокоимся ли, получив это то не знаю что?

Свидетельствую – мой сосед Олег Сучков не посрамил небреженьем сказочного успеха геологов, которых знал на ты. Контур нефтеносности Самотлора по сей день стягивается тютелька в тютельку согласно его расчетам, хотя там осталось всего ничего. Мне ли не знать – моя подружка Люда Бутырина за ним программировала. Ленинскую премию товарищ Сучков получил, замыкающим в еще более длинном списке, чем по Ромашкову. Всё путём. Осуществлял авторский надзор за ходом разработки. Опять подвяжет тесемочки у подбородка, и своим ходом на городской аэровокзал. Среди ночи возвращается к любящей жене Вале по причине отмены рейса. Теперь уже до шести-семи раз. Маразм крепчал. Бывало, табло задержанных рейсов переполнится, только не чаша терпенья советского человека.

Я в своей комнате за стеклянной дверью, замазанной белой масляной краской, как во врачебном кабинете, тоже считала. Летчик, двоюродный брат моего тогдашнего мужа, учился в Жуковке. Я рассчитывала ему на диплом профиль сопла – точно такой же, какой лежит на каждом столе в буфете моего теперешнего института гражданской авиации. Я еле удерживаюсь, чтоб не подсказать студентам-механикам годную на все времена формулу экспоненты. Так вот, я считала, летчик в ожидании оптимального диаметра сопла курил в коридоре. Валя же Сучкова, прикрутив мясорубку к историческому столу, пела сдобным голосом: не улетай, родной, не улетай. В словах песни изначально была заложена двусмысленность. В самом деле, если муж, поехавший в четвертый по счету раз на аэровокзал Динамо, не улетит – будет непорядок. Одновременно жена летчика Вика, воспитательница детского сада, звонила мне по телефону от дочерней кроватки и порицала неуспешность мужа в науках буквально следующими словами: своей головы не приставишь. Я представляла себе, как изящно будет выглядеть ее завитая головка, помещенная поверх летной формы и увенчанная фуражкой. Класс! Отпад! Беру назад – это сленг новейшего времени. Во всяком случае, расчеты подвигались бойко. Жизнь продолжалась. Освоение Самотлора шло полным ходом.

Ага, вахтенным методом. Две недели не мывшись и не раздевамшись в вахтенной бытовке, потом на вертолет – и к семье. Бригады из Татарии-Башкирии, где добыча падала. Кто привез семьи в Нижневартовск, так этим семьям приходилось несладко. К подъезду пробирались по узкой бетонированной дорожке. Шаг вправо, шаг влево – считай утонул. Если дорожка за ночь просядет в подтаявшую от давления мерзлоту – пиши пропало. Сиди под домашним арестом. Мерзлота перекусывала трубы, крошила зубами панельные стены оседающих домов. Но тут уж витал другой, хорошо узнаваемый призрак золотой лихорадки. Déjà vu. Бедные, как они там застряли! Люди, простодушно намеревавшиеся купить в родных краях квартиру. Ладно, хватит! нет, нет, еще машину! кончай грязную работу! нет, нет, еще чуть-чуть! После гайдаровского обвала не наскребли денег вывезти семьи.

Искать, искать. Ищите и обрящете. В Восточной Сибири магма поднялась по трещинам в кристаллическом щите. Долго гудели подземные пожары и выжгли большие месторождения нефти. Была и вся вышла. Нужда гонит дальше на север, где бродит с горящими голодными глазами рокуэллкентовский призрак полярной ночи. Вот они появились на картах в кабинетах геологов, месторождения-эллипсы, вытянутые по меридиану. Чем дальше к северу, тем крупнее. Нижняя, зачерненная часть – доля нефти. Верхняя, белая – газа. Чем выше по широте – тем доля газа больше. На берегу Ледовитого океана лунки, срезанные линией берега. Краешки, но хорошо видно, от чего. От почти что чисто газовых месторождений обалденной величины. Шельф подстелен газом. Как земной шар не взорвался на фиг в момент, когда Новая Земля раскололась от ядерного испытания! Океан спит, весь во льдах, на газовой подушке, и белый медведь тревожно нюхает воздух. Газопровод Ямбург-Гамбург трещит по швам, будучи проложен по вечной мерзлоте. Прежний хозяин моей дачи, специалист по неразрушающему контролю, ездит вдоль него с рентгеновским аппаратом, определяя слабые места.