Марта Шарлай - Новое утро Авроры

Есть на свете дети, которые сочиняют, но не могут менять, и говорят не про то, что хотят, а про то, что на самом деле. Поэтому они не сказочники. У них нет фантазии. Фантазия – это как мыльный пузырь. Только жаль, что её можно легко лопнуть. Вот фантазию таких детей, которые сочиняют всё как на самом деле, наверное, кто-то когда-то лопнул, только они не помнят, кто и когда. Наверное, им очень хочется быть сказочниками, и они расстраиваются, что не сочиняют сказки.

Мама говорит, у неё бессонница и тревога. Она часто обнимает меня и говорит, что умрёт от горя, если со мной что-нибудь случится. Со мной ничего не случится. Я так ей и написала. А ещё я ей написала:

– Мама, когда я вырасту, я буду писать сказки.

– Про что? – спросила мама.

– Про всё. Про весь мир.

– Как кипит, наверное, в тебе фантазия. – Это мама сказала. Но очень грустно.

– Но ведь фантазия – это хорошо?

– Не знаю.

Мама знает. Она только почему-то не хочет мне сказать. Может быть, фантазия – это болезнь? И как это – «кипит» фантазия? Я не понимаю. Если это болезнь, то хорошо, что у меня её нет, наверное.

У меня тоже бессонница. Но я придумала надевать солнечные очки, и тогда мне засыпается. Наверное, это и не солнечные очки, а очки для сна. У Оле-Лукойе были зонтики, а у меня очки.

Я не понимаю одной вещи. Ведь я же с Феем всегда говорю – всегда-всегда. Я же не пишу ему записочек, как маме. Значит, я могу говорить. Но почему я могу говорить с Феем и не могу – с мамой? Наверное, люди, когда они могут сказать друг другу всё-всё и не говорят больше никому другому, а только одному – наверное, тогда у них есть такие особенные слова, которые они понимают, а другие нет. И вот поэтому Фей понимает меня. А другие нет. Но мне всё равно грустно, потому что я хотела бы говорить с мамой словами. Она читает мне и рассказывает разное, а я не могу. Потому что мне лень писать. Мне маму жалко – она часто плачет. Это она из-за меня плачет. Потому что я не говорю. И потому что не иду в специальную школу. Но я не хочу говорить руками. Я хочу слушать слова.

Когда я не могу заснуть и очки не помогают, я встаю у зеркала и смотрю прямо в свои зрачки. Смотрю, смотрю, пока мне не станет страшно, пока не станут ледяными руки и ноги. Мне кажется, что из зеркала выглядывает кто-то страшный. А это ведь не кто-то – это я сама смотрюсь в зеркало. Наверное, в каждом человеке спрятано чудовище, которое можно увидеть ночью, в темноте, когда никто тебя не видит. Утром и днём другие могут подсмотреть. Чудовище – самый большой секрет человека. Только ночью он сам может рассмотреть чудовище, которое прячется в нём. Вчера мне стало так страшно, что я прыгнула в кровать и заплакала. А ещё я подумала, что и в маме живёт это чудовище. Мы все заколдованные.

А в Фее чудовище не живёт. И Фей не смотрится в зеркало.

Сказка про колдовство

Жил-был один человечек. Его кто-то заколдовал, и каждую ночь он превращался в чудовище. Чудовище шло по городу, опустив печальную морду, потому что так было уже сто миллионов ночей. Утром человечек был весёлый, он пускал мыльные пузыри и дарил детям леденцы на палочке – малиновых и лимонных дракончиков. А вечером он превращался в чудовище и приходил в сны к тем детям, которым утром дарил леденцы. Он пугал их и даже насылал на них болезни, пока они спали, потому что дети очень боялись, и у них сердце билось то быстро, то медленно.

И вот когда человечек-чудовище брёл по городу в сто миллион первую ночь, он встретил волшебника, который сказал, что человечек может расколдоваться, если научится летать. «Если ты полетишь, освободишься от чудовища, потому что чудовище слишком тяжёлое, чтобы летать».

И человечек стал радостным, потому что теперь он знал, как освободиться от колдовства.

Фей сказал – только бы мама не узнала, – что я могу летать. Тсс, тсс. Я уже пробовала. Я встала на подоконник, зажмурилась и представила, как полечу. Нет, совсем не как птица и не как Супермен, совсем иначе. Может быть, как Венди, когда она дружила с Питером Пэном. Я могла лететь медленно и быстро, и даже танцевать в воздухе. Да, и тут Фей взял меня за руки, и мы полетели вместе. И так это здорово было, и ветер в лицо дул. И под нами крыши домов и деревья. И я видела даже лозу, которую любит ветер. Ту лозу, из которой какой-то человек сделал мою дудочку. Фей мне показал. И ветер пел нам. И облака были так близко. Они же совсем не похожи на вату, а на пыль. Но только это приятная пыль. Просовываешь голову в облако, а оно – бац – и нету его. И на тебе только какая-то пыль. А Фей говорит, что это звёздная пыль. Только я что-то не пойму, как может она быть от облака. Наверное, он ошибается. Но Фей научил меня летать. И завтра, завтра – Фей сказал – мамочки! я так побыстрее хочу дожить до завтра – завтра он придёт посмотреть на мой первый полёт в одиночку. Мы договорились, что полетим далеко-далеко… Где много-много дудочек играют мелодию, которую любит ветер больше всего. И вообще, Фей говорит, что, наверное, это не лоза одна поёт, а что они с ветром вместе так поют. А терновник с ветром поёт по-другому. Но ветер любит петь с лозой, потому что у неё голос такой, такой… Фей сказал, что он ещё не придумал слово. Он не всё знает, конечно, никто не знает всё на свете. И завтра, может быть, он скажет, какой голос у лозы…