Егор Куликов - Забвение

Стёпа разделся и залез в душевую кабинку с толстым слоем ржавого налета.

– Как же бодрит-то! – кричал он из душа.

– Тёплая? – спросил я, натягивая джинсы.

– Если бы.

Пока я вяло двигался и пытался переодеться, Стёпа успел ополоснуться, обтереться, и в итоге оделись мы в одно время.

– Ладно, давай до следующей смены.

– Давай, – Стёпа крепко пожал руку (откуда у него только оставались силы) и, выглянув за дверь, подмигнул и сквозь бороду пропищал: – Пс… Я там взял немного. Тебе надо?

– Чего? – спросил я.

Вова распахнул чёрную куртку и показал мне пять палок варёной колбасы, аккуратно подвешенных на куртке.

– Колбаски не желаете? – он хитро сощурил глаза.

– Нет, спасибо.

– Все вы поначалу честные. Бери.

Я уже было потянулся, но в самый последний момент отдернул руку.

– А по-другому не выживешь, – заметил Стёпа. – Они на нас вон как наживаются, чего бы и нам немного не прибрать к рукам. Особенно, если нам это положено.

– Не положено это нам, – помотал я тяжёлой головой. – Да и не люблю я всякие взятки и прочее. Меня от них воротит.

– Воротить будет, когда тебя выжмут как лимон на этой работе и выбросят без пенсии, без больничного и без отпуска. Тогда-то вспомнишь. Я в свое время тоже влияние имел, а теперь вот колбасу к куртке подвязываю.

– Нет, – повторил я. – Один раз я давал взятку. И то не ради себя. Давно это было. Как вспомню, до сих пор противно становится.

– Ну, как знаешь. Мне, значит, больше достанется. Только ты это… никому. Понятно?

– Не скажу. Будь уверен.

Мы снова пожали руки, и я вышел в холодное осеннее утро.

Дождь продолжал горохом сыпать с неба. Иногда проскакивали снежинки. Тяжёлые, мокрые, как куски пластилина.

Дорогу домой помню плохо. При каждом удобном случае я отключался и засыпал. Облокочусь где-нибудь в автобусе и сразу засыпаю. Дойду до перрона, присяду на лавочку и снова засыпаю. Возвращался на автопилоте.

А вернувшись, тихонечко отворил дверь комнаты в общежитии и без сил повалился на матрас.

Спал крепко. Как младенец после долгой прогулки.

Проснулся по будильнику в четыре часа дня.

Умылся, закинул на ходу булочку с маком, запил чаем, натянул пропахшие колбасой вещи и вышел на улицу. Благо ехать никуда не надо.

Дошёл до ларька у остановки, где меня встретил Николя в дорогом кашемировом пальто и с кожаным кейсом в руках.

– Ты чего? – не здороваясь, спросил он, держа в руках новомодный сотовый телефон.

– Не выспался.

– В следующий раз чтоб выспался, – наказал он. – Мне нужны свежие лица и свежие голоса. Не хочу, чтобы покупатели с тобой, как с улиткой, разговаривали, – сказал он и сам же посмеялся над своей остротой. – Сегодня должны привезти товар, так что вот тебе деньги, отдашь водиле. И не забудь всё посчитать и проверить. Ты понял?

– Понял.

Он протянул конверт и, не попрощавшись, сел в тонированную тачку.

– Ну что, как торговля? – спросил я тётю Любу, когда втиснулся в ларёк.

– Ни шатко ни валко, – ответила тучная баба, занимавшая большую часть ларька. – Считай выручку скорее, мне за Стасиком в садик топать.

Пока я считал деньги, она собиралась и передавала свежие новости.

– …в книге я записала ещё Лишая. Он утром взял бутылку в долг, обещался вернуть сегодня вечером. Смотри внимательно за сигаретами, там ценник немного изменился. Эта пачка печенья отсырела, я её отложила в сторону, не трогай и не вздумай продавать. Я завтра у Николя спрошу, может, он мне по дещёвке отдаст. Бугай со своей шалавой сегодня вернули долг и хотели тут же ещё набрать. Но ты, смотри, не вздумай им давать. Они потом скрываться начинают, и от них денег не допросишься, – тётя Люба замерла, осмотрела тесное помещение, заставленное доверху товаром. – Вроде бы всё сказала. Вроде ничего не забыла. А, стой… Там под кассой ещё деньги есть, их не трогай. И водку вот эту, – он отвернула край покрывала и показала полупустой ящик, – не продавай её. И смотри, чтоб Николя не заметил, если вдруг соизволит к нам заглянуть. А так, всё по-старому. Всё, я ушла.

Она протиснулась в узкую дверь и исчезла в осенней сырости.

Только я устроился на ветхом стуле, как в окошечко постучали.

– Это снова я! – заглядывая в решётчатое окно, почти крикнула тётя Люба. – Николя запретил запирать окно.

– Так ведь холодно! – тут же возмутился я.

– Ничего не знаю. Он сказал, что из-за этого продажи падают.

– И ночью не запирать?

– Ночью особенно.

Я недовольно хмыкнул.