Кирилл Берендеев - Письма с Истра

– Вы уверены?

– Я видел, – тускло произнес он. – Да подойти не решился. Так и ушел.

В душном молчании поезд добрался до Нары. Вошло еще сколько смогло войти, кто-то попросил открыть окно, ему не ответили.

– Не дотерпели, – произнес я, разглядывая искоса своего собеседника. Он, давно уже не глядя в мою сторону, головой покачал.

– Не поверили. Это куда хуже. И не в разнице возрастов дело, в том, что внутри. Она потому и говорила, не прошли испытания, а я… почему-то не посмел возразить, настоять на своем. Столько раз били, вот и показалось, этот крайний. Но и крайний защитить надо, хотя бы и от нас самих, – снова та же полуулыбка. – Для меня это до сих пор как сон в электричке. Не то было, не то не было. Нет, было но… мы часто напротив сидели и улыбались, как блажные, – он умолкнул снова. Бекасово. В вагон втиснулись еще, но дальше тамбура пролезть не смогли. Нагретые солнцем клозетные миазмы поползли по салону, кто-то тяжело, устало раскашлялся, разбудив на мгновение соседей, и снова погрузился в тяжелую дремоту, длиться которой осталось минут сорок, если поезд не сбавит темпа, пытаясь нагнать расписание.

Сосед напротив зашевелился, кажется, привиделось что-то, закрылся от всего ладонью и снова погрузился в рваный, как перестук колес, сон. Мужчина поглядел на него.

– Не привык, видать, мало ездит. Ничего. Все привыкнут. Куда ж деваться. Это по первым порам непривычно вставать ранищу, в поезде рассвет и закат встречать, приходить невесть когда, наскоро завтракать на бегу или ужинать в вагоне, чтоб времени на сон побольше урвать. Как в армии, – он усмехнулся. – Тебе тоже придется.

– Дай бог, – машинально ответствовал я.

– Дай бог, что я рассказал, или вообще? Впрочем, лучше не отвечай, если что придет, тогда разберешься, – и помолчав с две остановки, добавил: – Одно только: моих ошибок не делай.

– Так и у вас тоже не все еще позади…

– Вот и я говорю, не делай, – и замолчал окончательно. Объявили Внуково, еще двадцать минут, и электричка доберется до Киевского вокзала. Я некоторое время поглядывал на собеседника, но тот не открывал глаз, делая вид, что спит или, в самом деле, задремал. Наконец, и я закрыл глаза, попытавшись отвлечься от всего шумного, нервного, тошно пахнущего. Некоторое время огненные круги не давали покоя, вынуждая постоянно вздрагивать. Наконец, объявили Москву Сортировочную. Поезд еще немного потрясся по разошедшимся стыкам, будя разоспавшихся, люди окончательно расходились, поднимаясь с мест, собирая пожитки, готовясь к выходу. Мой сосед тоже поднялся, потянувшись за сумкой, повешенной над моей головой.

И странное дело, в тот момент, когда поезд уже выбрав себе платформу, неторопливо въезжал на нее, я провалился в мгновенный сон, не оставивший после себя следа, лишь воспоминание о секундах, проведенных в забытьи.

Я вскочил, поднял упавшую на пол папку и поспешил к выходу.

Сегодня приснился Стас, однокашник. Пришел к нему домой, как в былые времена, посидели, почайпили. Потихоньку сумерки сгустились. Он вдруг достал тоненькую, страниц на сто, черно-белую книжицу в мягкой обложке, показал мне. Вот, говорит, наконец опубликовали мою подборку стихов, денег не дали, так хоть и не за свои, а то сам знаешь, какого в наше время поэзию печатать. Спроси хоть Антона Хулапова или Петьку Опермана. Открыл на середине, начал читать, что-то с ощущением легкой грусти, о доме, покинутом жильцами. Я смотрел на Стаса, удивляясь: вроде читает, а в такой темноте – и как строчки различает? Потом проснулся, полежал немного, и как ужалило. Больше месяца Стаса нет в живых. Не сходил на похороны, словно испугался чего. Верно, знак, надо сегодня к Марине зайти. Выходной, скорее всего, она дома.

Так и вышло. Марина открыла дверь, провела в комнату. Накрытый стол на шесть человек, сердце защемило. Сороковины.

– Прости, я без всего.

– Спасибо, что пришел, я уж и не ждала, – устало села спиной к телевизору, я устроился напротив. – На девять была я со Светкой, да его родители, а сегодня… хоть ты вспомнил.

– Он мне приснился, стихи читал, – я начал пересказывать сон. Марина молчала, слушала. Когда добрался до услышанных строк, спросила, запомнилось ли, покачал головой. – Да и потом, когда Стас стихи писал? – она кивнула.

– Может, в юности. Тогда все писали. Ты вот.

– Я забросил в двадцать три. К чему это все? Мариш, прости, что не смог придти раньше, я… правда не мог на похороны.

– Я не виню. Хотела, чтоб Стаса проводили. Он в классе душой компании был, да и потом у него собирались часто, вот ты всегда приходил.