Борис Башутин - Дом Анны

Петр: – Позволь мне спросить тебя (улыбается)? Кавалерист это кто?

Борис: – Министр-администратор.

Петр: – Директор?

Борис разводит руками: – Он самый.

Ты видел этот французский фильм? Жалкая поделка по сравнению с театральной постановкой. Я даже кассету выбросил, бездарнейшая работа.

Петр: – Ты пафосен и бескомпромиссен.

Смеются.

Петр: – А почему бы тебе не позвонить Лидии?

Борис: – Телефон. Я всегда боялся телефона. И разговоров по телефону. Ты не видишь лица собеседника, и пытаешься уловить его состояние, настроение, выражение лица лишь по голосу. Это непросто. Да и что я скажу? Мне кажется, что все разрешиться как-то само собой. Нужно переждать.

Петр: – Мне кажется, что ты устал. Что ты думаешь делать дальше?

Борис: – Я не устал. Делать дальше? Писать другую пьесу.

Петр: – Есть сюжет?

Борис: – Да, будет называться Хайфонг.

Петр: – Про Вьетнам?

Борис: – Про монастырь.

Петр (смеется): – Во Вьетнаме?

Борис: – В Пскове.

Петр: – Заинтриговал.

Борис: – Сюжет не мой. Это рассказ одного монаха. Моего друга.

Петр: – Монахи пишут рассказы?

Борис: – Он пишет. Такой как ОН, пишет.

Все время забываю спросить: как твой фильм?

Петр: – Хотелось бы уже закончить окончательно, и приступить к чему-то новому. Меня вымотало все изрядно и поездка в Питер была очень сложной….

Умолкает.

Борис: – Ты знаешь, мне не дает покоя этот вопрос – кто и зачем это сделал…Иной раз душу на части разрывает. Я и не спал сколько ночей. И спал, надеялся, что сон придет, и тайну мне раскроет. Но НИЧЕГО. Закрыто все. Никакой зацепки. Никакого намека. А логически если рассуждать – ничего не понятно.

Петр: – Ты про девочку?

Борис кивает головой.

Борис: – А ведь не было никакого чувства сначала. Ни жалости, ни страха. Когда я нашел ее. Просто лежала – будто уснула. Такая красивая. Русые волосы, а в них уже муравьи. Еще холодно было. Весна ранняя, а муравьи уже выползли. Представляешь? А глаза были закрыты. Будто просто спит. Я так долго смотрел на ее лицо. И вдруг почувствовал, что кто-то смотрит на меня со стороны. Кто-то будто следит за мной. И это ощущение было совершенно необычным. Опьяняющим. Головокружительным. И вот тогда появился страх. Страх чего-то запредельного и в то же время близкого, к чему можно прикоснуться.

Борис затихает. Делает паузу. Пьет чай из стакана.

Продолжает: – А в руке у нее лента была. Зеленая такая. Шелковая. Гладкая. И мне так ее взять захотелось. Но я не сразу ее взял (ладонью трет голову). Грех я на душу взял, Петр. И за это наказан был. Исповеди моей мало было (немного отчаянно, с надрывом).

Петр приподнимает брови удивленно. Но молчит. Он напряжен.

Борис: – Ладно. Нечего скрывать (пауза).

Я захотел посмотреть на ее грудь (замолкает).

Петр тоже молчит, не веря словам Бориса.

Борис (немного нервно и с вызовом) (начинает гаснуть потихоньку свет на сцене): – Спросишь, зачем мне это? Уж не извращенец ли я? Тебе когда-нибудь хотелось переступить запреты? Но не человеческие. Свыше? Вот что-то со мной произошло в это мгновение, и это чувство охватило меня. Словно лапами цепкими вцепилось…Я распахнул пальто. И запах меня с ума свел. Такой приторный, сладковатый. Словно дешевые духи смешались с запахом тела. Едва остывшим. Меня трясло всего. Голова кружилась. Никак не успокоиться. И вдруг, ВНЕЗАПНО, я почувствовал облегчение. Оглянулся – шум ветра, и больше ничего – ни птичьих голосов, ни шорохов. Оголил грудь. Равнодушно, как по приказу. Маленькая, детская, замерзшая грудь. Ничего запредельного. Холодная плоть. Я запахнул пальто. И у меня пошла носом кровь. И я опять испытал ненависть к себе. И пошел к станции (закрывает глаза рукой)…А потом… Я вернулся и забрался ленту из руки.

Петр встает из-за стола. На нем нет лица.

Гаснет свет.

Картина вторая

Квартира Петра, ничего лишнего и особенного. На стенах фотографии в тяжелых рамках. Интерьер выдержан в японском стиле. На диване сидят Роман и Татьяна, ждут Петра.

Роман: –Мыслящие не пишут, а пишущие не мыслят. Те немногие, что мыслит и пишет, становятся выдающимися писателями.

Татьяна: – Где прочитал?

Роман: – Да не помню. В книге.

Татьяна: – У…Ты книги читаешь?

Роман: – Иногда читаю. Вот, что хотел спросить…Никак не пойму я…Иду я по улице и навстречу мне попадается множество женщин. Они разные: худые, полные, высокие, стройные, бесформенные. Есть с красивыми лицами и красивыми формами. Но нет ни в одной из них красоты скрытой и неуловимой. Той глубокой и настоящей. Какая-то серая пелена окружает их всех. А была ли в них эта красота? Может быть, они такими и родились? Среди этих серых бетонных стен и густого дыма этих заводских труб…. И пропитались этой пылью и серостью?