Михаил Эм - Лучшие пьесы

Поворачивается в сторону кухни. Теперь видно, что на кухне, спиной к Автору, находится жена, что-то хлопочущая по хозяйству.

Дорогая, как у тебя дела?

Жена (с кухни) : На дурацкие вопросы не отвечаю.

Автор (отворачивается) : Вот видите, на дурацкие вопросы она не отвечает. Понимаю, она занята – она варит себе картофельный супчик. Она вся, с головы до пят, сосредоточена на процессе приготовления пищи, поэтому ей недосуг лишний раз поворочать языком. Хотя знаю: окажись на моем месте любая из ее многочисленных подруг, тот же самый язык ворочался бы не переставая, никакой картофельный суп не помешал бы. Но родной муж – другое дело, с ним можно не церемониться, особенно если считать себя пострадавшей стороной.

Вот она помешивает половником в кастрюле, нахохлившаяся и оскорбленная… хотя чем я мог ее оскорбить, если мы друг с другом уже две недели не разговариваем? Не понимаю, разрази меня гром, чем я мог оскорбить ее сегодня, не произнеся за день ни единого слова, кроме единственной невинной фразы: «Дорогая, как у тебя дела?» Тем не менее наблюдаю: оскорбленная спина каждым своим изгибом выражает ту непреклонную уверенность, что ее муж – поганец. Она по ошибке посвятила жизнь поганцу – вела общее с ним хозяйство, общалась с ним, даже родила от него ребенка, – но все это делала по ошибке. Бог ты мой, какая выразительная спина и какая трагическая ошибка! Однако я сильно подозреваю, что ошибка запрограммирована самой природой: окажись на моем месте другой мужчина, жена по истечении некоторого времени посчитала бы его точно таким же поганцем, как я, с которым общалась по ошибке и от которого по ошибке родила. Я случайно оказался на месте ее мужа и страдаю из-за теории вероятности. Возможно, в случае другого мужа причина ее ненависти к сильному полу оказалась бы сформулирована иначе, но уверяю, результат получился бы тем же самым. Так подсказала бы ее женская демоническая сущность. Что же касается меня, нынешнего по теории вероятности мужа, я неповинен в ее несчастьях, в ее вечном недовольстве мной. Хорошо бы, чтобы жена это поняла и признала! Нет, заставить ее признать этот очевидный факт невозможно. А как заставишь, когда все разговоры – случающиеся, к слову, все реже и реже – все какие-то многозначительные и односторонние?

Вот, например, разговоры в эту минуту, когда она варит себе картофельный супчик. Кстати, почему только себе? Потому что я картофельный суп не употребляю и, чтобы не помереть голодной смертью, отварил яйца вкрутую. Допустим, мне требуется соль. «Дорогая, передай солонку, пожалуйста», – попрошу я и по напрягшейся спине сразу увижу, как отвратительна ей моя просьба. Отвратительна, унижает или оскорбляет – смотря по настроению. Отрицательную реакцию на любую мою самую невинную и недвусмысленную просьбу предугадать несложно, но конкретные слова – никогда. Я могу получить какой угодно ответ. Это может быть, к примеру: «А сам жопу поднять не можешь?», – с намеком на то, что она целый день у плиты, измучилась так, что сил нет, а бессердечный муж ленится поднять жопу, чтобы взять солонку. Однако она может ответить совсем другое, внезапное. Например: «Лучше бы водопроводный кран починил!» Почему починить водопроводный кран лучше, чем получить от жены солонку, я не понимаю. Может быть, и лучше, но при чем здесь водопроводный кран? И при чем здесь солонка? А может, вспыхнув от еле сдерживаемой ненависти, прошипеть: «Соль есть вредно», как будто в последние годы совместной жизни она только и делала, что заботливо изымала из моего рациона соленую пищу. Вранье, вранье! Если ей и было дело до моего здоровья, то никак не в смысле заботы о нем – скорее, наоборот. Но все мои оправдания несущественны, потому что она может сказать нечто совершенно обратное, к примеру: «Оставил бы соль ребенку, а то всего полпачки осталось. Сам-то в магазин не сходишь», – имея в виду, что сам я, скотина мерзкая, сожрал в течение полугода пачку дефицитной йодированной соли, а голодному ребенку щепотки не оставил. Или прошипеть: «Я уже солила» – и принять обиженный вид, как будто вторично посолить суп означает нанести ей новое страшное оскорбление. А может, ни слова не говоря, шваркнуть солонкой об стол с таким видом, будто я только что совершил какой-то ужасный проступок, а теперь, вместо извинений, имею наглость обращаться к насмерть обиженному существу с ерундовой просьбой. Как я посмел, в самом деле? А может ничего не сделать и ничего не ответить, лишь вздрогнуть от брезгливого отвращения, как будто к ней прикоснулись чужие липкие пальцы – никогда не угадаешь. Проверим, что на этот раз.