Тамара Злобина - Рыжая Кошка. Роман

Камалов, балуя свою единственную, любимую доченьку, сказал тогда:

– Мать, оставь Рахилю в покое. Она у нас неглупая: сама поймёт рано или поздно, что была неправа.

Уж и жених был подготовлен для любимой дочери Камалова: ни какой-то там инженеришка, а сын руководителя «Управления торговли». И совсем не важно, что жених с горем пополам закончил местный пединститут, о котором ходит поговорка, что в него принимают дубов, а гонят – липу. Важно, что родители и той и другой семьи дружны, и всё решили за своих детей сами. Зачастую в наших краях дела делаются именно так: по обоюдному согласию родителей, а не по воле их детей. И это считается правильным, ни у кого не вызывая ни удивления, ни протеста.

* * *

Постепенно мои мысли вернулись к утреннему скандалу, причиной которого в очередной раз послужила соседка, любящая дорогие и блестящие наряды. Эта соседка является для моей жены красной тряпкой тореро в игре с разъярённым быком соперничества и зависти.

Каждая очередная блестящая тряпка, золотая безделушка, купленная или подаренная соседке, вызывает в Рахиле жгучее желание немедленно иметь такую же, и она начинает военные действия, не задумываясь над тем, где взять на всё это средства.

Два дня назад, не выдержав давления, я как бы в шутку сказал жене:

– Для того, чтобы носить такие платья, нужно надевать длинные штаны и платок.

Жена не приняла шутку и оскорбилась, а вчера вечером состоялся крупный разговор с тестем. Впервые за столько лет он кричал на меня, как на мальчишку:

– Ахмак (дурак)! Что ты возомнил о себе?! Я вытащил тебя из грязи, а ты имеешь наглость упрекать мою дочь, оскорбляешь её?! Скажи спасибо, что у тебя уже трое детей, иначе бы я выгнал тебя взашей!… Смотри какой умный тут выискался?!… Неблагодарный! Для него столько сделали: и должность, и зарплата, и трёхкомнатная квартира, и машина,… Да ты Рахилю должен на руках носить, пылинки с неё сдувать! Золотом с головы до ног осыпать! Она тебе, дураку, троих детей родила, а ты…

Крик тестя постепенно перешёл в нудную, привычную нотацию, а я, пересилив себя, думал:

– В горле у меня уже ваши благодеяния, как кость: и не проглотить, и не выплюнуть…

Видя, что я молчу, тесть продолжал уже более миролюбиво:

– Ну неужели же нельзя ублажить дорогую жёнушку? Что тебе стоит купить ей то, что она просит? И она будет рада, и ты – доволен.

Рашид Камалович достал из внутреннего кармана пиджака пачку денег, отсчитал часть и протянул её мне. Я сделал невольное движение рукой, отстраняя деньги.

– Бери, бери, раз дают! Нечего губы кривить. И сегодня же купи ей это платье. Вот тебе записка к Эркин Вахидовичу: он оставил такое же для Рахили.

И царственной походкой тесть удалился восвояси, отказавшись даже пиалу чая выпить, оставляя меня наедине с собственным унижением, и угрызениями, что принимаю подачки тестя, Прекрасно понимаю что ждёт меня, если не смогу приобрести то, что требует жена. Поэтому и беру эти проклятие подачки: беру, скрепя сердца, всё более попадая в зависимость, всё более теряя свободу.

Первое время воспринимал это очень болезненно: вся моя сущность бунтовала против такой зависимости, против унижения. Но эти бунты проходили внутри меня, внутри и затухали, не выходя на поверхность.

Камалов подавляет меня: я боюсь его. Боюсь, как раньше, в детстве, строгого отцовского взгляда. Но это не строгость – это, мягко говоря, уродливое чувство превосходства, переходящее в унижение того с кем этот человек общается.

Под действием его ледяного взгляда я начинаю чувствовать себя маленькой букашкой, растоптать которую этому человеку не составит никакого труда. Привыкнуть, приспособиться к такому отношению тестя и новых родственников стоило огромного труда. Но, видимо, эта привычка не настолько сильна, если и сейчас мне порой хочется плюнуть на всё, и убежать, как можно дальше.

Особенно унизительны подачки тестя, когда они сопровождаются изрядной долей нотаций и нравоучений. Хотя в последнее время я вполне бы мог обходиться без них: всё-таки должность управляющего «Строительного треста», что-то да значит. Как говорят здесь: «пайда бор» – выгода есть.

Человек, оказывается, ко всему привыкает: и к тому, чтобы денег иметь больше, чем заложено в штатном расписании; и к тому, что не подмажешь – не поедешь, а не обманешь – не проживёшь. Привык и я, и ничего себя чувствую – без литературного угрызения совести. Недаром мой главный инженер Еркин-ака говаривает: – «Совесть – понятие литературное».