Алекс Коста - ПРИЛИВ. Книга 2. «Джордж»

Держал долго, чувствуя, как покалывает кончики пальцев. Отрезанная от подачи крови, часть руки, постепенно умирала, сопротивляясь этому. Вены набухли, мышцы округлились, стараясь прорвать «кордон».

Этикетка обещала нагрузку в две тонны, сопротивление было бесполезным. Но, его организм, точнее, рука, об этом не знали. Поэтому, сопротивлялись.

Да, так отчаянно, что края ленты с той стороны, где давила кровь, немного вывернулись. Ни намека на разрыв, конечно, но…

Вспомнил тех, кого видел, пока они с Джул, сначала ехали, потом шли по дороге.

Почему они перестали сопротивляться!? А я нет?

Выдохнул, снял скотч, кровь потоком хлынула в освободившееся пространство. К тошноте добавилось головокружение.

Почему я не перестал сопротивляться!? Или, я никогда и не сопротивлялся?

Я никогда не умел драться. Ни нож и не дробовик. Зато, зато… зато, что!?

***

Стало чуть легче. Нашел хозяйственную сумку, подготовился. Поверх консервов, бросил два серых кольца.

На фоне красноватых этикеток «Дженерал Фуд», те очень напоминали серые точки глаз, укутанные в красные ромбы спального мешка.

Вышел из магазина, пошел в сторону, как ему казалось, основной магистрали. Вид серых точек не пропадал. И красных ромбов тоже.

А поскольку, смотреть больше было не на что – перевернутые машины, трупы, мусор, – то смотрел на свои ботинки, которые явно не годились для таких туристических мероприятий.

Часть шнурков болталась, другая – наоборот, больно глубоко врезалась. К тому же, от его косолапой походки, подошвы обтерлись с боков, напоминали две дурацкие черные мыльницы.

Сумка бряцала банками и давила плечо. Штаны настолько заскорузли от грязи и пота, что, при каждом шаге, врезались в колени.

Все дурацкое! – перевесил сумку на другое плечо, вышел на большую магистраль. Оглянулся и остановился. Увиденное отвлекло от серых глаз в красных ромбах.

Сзади, справа и слева, идя между разбросанных остовов машин и того, что из них вывалилось, шли люди.

Пустота побывала повсюду. В брошенных машинах, в грудах мусора, в больших магазинах и газетных лавках. Побывала в людях. Прилив принес Пустоту.

По этой причине, он не останавливался в домах. Однажды, зайдя в большой дом, увидел семью. Они лежали втроем, собравшись куда-то, но не отправившись. Как приготовления на праздник, на который никто не пришел. Вообще никто. Пустота.

В тот день он шел по дороге вдоль красивых вилл. Прежние владельцы успевали выплатить по закладной. А может, вообще не пользовались кредитованием. Но, эти дома больше им не принадлежали. Как и не принадлежали никому.

Именно этот дом привлек его двумя большими лестницами, которые опоясывали основную часть, как шарф укутывает горло больного. Просторное здание, покрытое панелями из солнечного тика с панорамными окнами, – как само ощущение надежности и открытостью. Наверное, владельцам такого дома, действительно, нечего было бояться, а надежность и открытость можно было сделать девизом. Нанести вышивку на какой-нибудь комплект текстиля или выгравировать на серебряных приборах.

В прошлой жизни. Но, не сейчас.

Когда поднялся в спальню, увидел «гольфистов», как он их назвал.

Женщина была одета в бежевые брюки с аккуратными сборками на талии, рисунком в мелкую клеточку, в рубашку-поло, с длинным рукавом. Рукава скрывали, во что превратились ее руки. Точнее, во что они не превратились. Вместо них, Пустота.

Мужчина был одет похоже: брюки и поло. Одна из его брючин задралась, из-под замшевых ботинок, выглядывали носки в тонкую разноцветную полоску, не облегающие, а провалившиеся. Пустота!

Девочка лет семи-десяти (точно не определить, из-за Пустоты), была одета в платье-прямоугольник. На ногах высокие носки (всегда забывал название таких), мокасины на кожаной подошве. Не понятно, за что те держались, вместо ступней и лодыжек, у нее осталось что-то, похожее на обугленные прутики. Пустота.

Раньше на такие семьи равнялись. Что там… выплатить по закладной. Они даже не возюкали тележками! Предпочитали обедать вне дома, в магазине обходились маленькими пакетиками из коричневой бумаги, куда им, на кассе, складывали всякую дорогую ерунду.

Дурацкими пакетиками! Не брали в руки тележек! Не брали, не брали, не… – он кричал, выбегая из дома «надежность и открытость», прыгая по ступенькам правой части «лестницы-шарфа».

Отбежав, переведя дыхание, понял, что в его словах больше отчаяния, чем злости. Семьи, не пользующиеся закладными, – всегда были каким-то недостижимым ориентиром: где-то есть, но никак невозможно.